Тряпичная кукла
Шрифт:
На следующее утро Паскуале поцеловал маму в щеку и ушёл на работу. Анита, довольная, приблизилась к женщине и сказала:
— А сейчас приготовься увидеть страшный сон наяву.
Но тут сначала раздался звонок в дверь, а потом щелчок ключа в замке, Анита резко остановилась, думая, что это вернулся Паскуале. Как только дверь открылась, в проёме показалась женщина. Женщина? Это было что-то вроде солдата в юбке: двухметровый карабинер на лошади с широченной спиной и глубоким баритоном. Анита, стараясь придать голосу командный тон, спросила:
— А кто вы такая? Кто вам дал ключи от моего дома? Убирайтесь отсюда!
Но женщина-карабинер совершенно не смутилась, с грохотом поставила огромную кожаную сумку на пол и провозгласила:
— Прежде всего, это не твой дом, а синьоры Дзуокколо, синьоры, которую я люблю, как родную мать, а ключи мне вручил синьор Паскуале, потому что с сегодняшнего дня я буду присматривать за домом. Когда нет хозяина, здесь буду я. И заруби себе
Анита в бешенстве решила уйти, чтобы подумать над коварным планом, как избавиться от этого неудобного персонажа. Она бродила по улочкам в районе Вомеро, свернула на улицу Лука Джордано, спустилась вниз по улице Чилеа… От возмущения лицо у Аниты стало цвета баклажана, в конце концов она приняла решение вернуться назад и разобраться с бабищей.
Открыв дверь, девушка увидела, что в доме полно народу, кто-то плакал, кто-то сидел в отчаянии, мужичка, захлёбываясь словами и слезами, невнятно объясняла какой-то синьоре: «Мы разговаривали о том о сём, пили чай, и хозяйка, не издав ни слова, ни хрипа, закрыла глаза… я попыталась привести её в чувство, но бесполезно… она умерла, как ангел, безмятежная и с улыбкой на губах… сейчас она вон там, на кровати, мне помогла одеть хозяйку синьора Лючия, пришёл врач, составил акт о смерти… молниеносный инфаркт… кто же расскажет бедному Паскуале, ведь мать была для него всей жизнью, он и жениться не хотел, чтобы всегда быть рядом со своей мамой, а потом… — тут мужичка заметила присутствие Аниты: — Ах… так ты здесь? Я дам тебе один совет: лучше бы тебе самой уйти отсюда, на своих ногах, иначе сейчас придёт Паскуале и вышвырнет тебя из окна… послушай меня, вали отсюда, ты прекрасно знаешь, что в этом огромная часть твоей вины… всё из-за тебя, бедная старушка умерла от горя», — с этими словами мужичка безудержно разрыдалась. Все соседи искоса, с угрозой наблюдали за Анитой. Но из-за своего злобного нрава девушка даже не обратила внимания на окружавшую её ненависть, на самом деле Аните было просто наплевать на это. Напряжение в доме можно было резать раскалённым ножом, но ситуацию разрядило появление Паскуале. Все с сочувствием смотрели на осиротевшего молодого человека, ожидая эмоциональной, полной боли реакции, но мужчина, не проронив ни слова, направился в комнату матери, закрыл за собой дверь, и в полной тишине все услышали сдавленный мучительный плач несчастного сына.
На следующий день состоялись достойные похороны, попрощаться с синьорой пришли десятки людей, а после погребения, когда все разошлись, могилы остались только Паскуале и Анита, которая с присущей бесцеремонностью, холодно, без всякого уважения к этому святому месту и даже к горю молодого человека сказала: «Послушай, когда мы вернёмся домой, я эту мужиковатую сиделку видеть больше не хочу… ты меня понял? Я хочу другую домработницу». И тут Анита в первый раз увидела странную улыбку на лице мужа, который посмотрел на свою так называемую жену как на пустое место и, не проронив ни слова, сел в машину, потом завёл мотор и уехал, оставив обескураженную Аниту одну. «Да как этот придурок посмел бросить меня в этом жутком месте? — негодовала девица. — И как же мне теперь добираться домой? Здесь даже автобусов нет, мне придётся идти пешком несколько километров… ну я доберусь домой и покажу этому ублюдку…» Она вышла с кладбища, потом долго шагала пешком по дороге, а добравшись до дома, с шумом распахнула дверь и в бешенстве принялась орать, как сумасшедшая. Паскуале в это время невозмутимо, без всякого выражения на лице продолжал пить кофе.
— Кусок дерьма, ты оставил меня одну, как дуру, на кладбище, да кем ты себя возомнил, чтобы так обращаться со мной?! Я твоя жена, ты это понимаешь?… твоя жена! — бесновалась Анита.
Паскуале, отрешённый в своём молчании, взял конверт с документами и протянул ей.
— Читай… но только читай хорошенько… не так, как ты сделала в мэрии, когда второпях поставила свою подпись, не удосужившись разобрать, что написано жирным шрифтом, но маленькими, очень маленькими буквами.
Анита внимательно прочитала и побледнела, на самом деле она подписала что-то вроде брачного договора, в котором у неё и Паскуале не имелось никакого общего имущества, если она принимала решение о разводе, то не могла ни на что претендовать, собирала свои вещи и уходила, другими словами: «Никаких требований об алиментах или наследстве со стороны синьоры Аниты Шортино». Всё это было заверено известным неапольским нотариусом, другом и сообщником Паскуале, и подписано обоими молодожёнами в присутствии свидетелей.
Она
— Я хорошо прочитала, очень хорошо, и ты думаешь, я попрошу развода? Не торопись, скотина, посмотрим ещё, кто выиграет… война так война… — Анита даже не успела договорить, как Паскуале молча встал и ушёл в комнату, где ещё несколько часов назад лежало бездыханное тело его бедной матери.
На следующий день Паскуале Дзуокколо приготовил себе кофе и ушёл на работу, не сказав ни «доброе утро», ни «привет», ничего. Через несколько минут открылась дверь и перед Анитой возникли уже знакомая бабища и мужик со зверским лицом, который был ещё выше своей спутницы. «Сейчас ты выходишь и идёшь в ко всем чертям!» — пробасила бой-баба. Анита попыталась возразить, но мужик схватил её за шиворот, как кошка берёт за загривок котёнка, и вышвырнул за дверь. Анита теперь была похожа даже не на баклажан, её кожа стала как у загорелой африканки. Девица даже подумать не могла, что на свете могут быть люди хуже неё, она так и не поняла, что её игра закончилась со смертью синьоры, а ведь в планах было заполучить всё имущество семьи Дзуокколо… Что же делать?
Извините, но я вынуждена прервать эту историю, уже поздно, мне надо идти спать, я потом вам всё расскажу.
Барбара всегда со своей бредовой фантазией рассказывала увлекательные истории из собственной жизни или из жизни знакомых людей, но всякий раз останавливалась, внезапно обрывая рассказ на самом интересном моменте. Если кто-нибудь иногда задерживался послушать Барбару, то оставался в недоумении, когда хотел узнать, что было дальше, потому что она грубо прогоняла всех со словами: «Фу, мне надоело, убирайтесь, оставьте меня в покое». Потом, как обычно, подходила к своему картонному ложу под галереей королевского театра «Сан-Карло» и погружалась в свои сновидения. На рассвете Барбара просыпалась, заходила к друзьям в бар и в ванной комнате проводила свой каждодневный туалет, затем завтракала и возвращалась на свои картонки, где привычно, сквозь дремоту рассказывала самой себе, в голос, какую-нибудь историю — свою или чью-то ещё.
Я сплю, но я бодрствую
«В пустыне Мастуджорджо тунизини (такие специальные санитары, практикующие принудительную госпитализацию) привязывают меня верёвкой к лошади, потом подстёгивают животное, и оно стремительно бежит, бежит, бежит, словно ветер, я продолжаю кричать: «Стой, животное, остановись, скотина, стоять!» — но никакой реакции. Потом наконец лошадь останавливается рядом с оазисом с пальмами, озерцом и огромным красно-золотым шатром. Оттуда выходит мужчина, одетый в чёрное, видны только глаза, они — прекрасные, голубые, подведённые чёрным. Он отвязывает меня, бережно несёт к шатру, подзывает своих рабынь, которые, танцуя, раздевают меня, омывают, умащают моё тело ароматизированными маслами и красной марокканской глиной, ещё хной и какой-то другой гадостью, а затем одевают в кисею и золото. Женщины танцуют, обмахивают меня огромными веерами из перьев… Входит он, раздевается, и я вижу его обнажённым… «Мадонна-а-а! — восклицает мой мозг. — Он прекрасен, как скульптура, мощный, красивый, невероятный туарег…» Мужчина устраивается на ложе с роскошными шёлковыми разноцветными подушками, ласково смотрит на меня и на неаполитанском языке говорит: «Ты должна стать моей, я разорву тебя на кусочки, как суши…» И в то время, как красавец крадёт мою девственность, я слышу голос, такой далёкий, но который становится всё ближе и ближе: «Вставай, пошевеливайся, нам надо подмести здесь, а то сейчас проедет мусоровоз и увезёт тебя тоже… давай, давай, иди напейся в какой-нибудь забегаловке». Резкий голос утреннего дворника пробудил меня… какого хрена?! Этот рогоносец не мог, что ли, подождать ещё полчасика, пока голубоглазый красавчик из пустыни не ублажил бы мои животные желания? Ну да, не могло же мне настолько повезти, чтобы всё это оказалось на самом деле? Нет! Потому что моя жизнь всегда вызывала только отвращение, с самого рождения. Я встаю с картонок, складываю их и ухожу.
Я живу под галереей королевского театра «Сан-Карло». «Сан-Карло» — это самый старый действующий театр в Европе. Да как же так? Вам наплевать на этот «Сан-Карло»? Ну тогда не заставляйте меня тратить понапрасну моё время, вы невежды и невеждами останетесь, я — нет. Я очень хотела учиться, и мне даже повезло, потому что однажды я встретила на своём пути настоящего мужчину. Дело было так. Однажды… пока я прогуливалась вдоль стен театра «Сан-Карло», симпатичный парень присвистнул и сказал:
— Прекрасная красотка, прекрасная и восхитительно очаровательная… куда вы идёте?
Я раздражённо ответила:
— Да сам ты красотка, сестру свою так будешь называть… да, да, свою сестру, невоспитанный нахал!
Но парень с улыбкой, вежливо и изящно возразил:
— Но красотка — это же комплимент.
— Неужели?! И в вашем кругу это комплимент? Нет, мужики вроде тебя у меня в печёнках засели. Сначала вы говорите «красотка», а через несколько месяцев зовёте шлюхой или потаскухой. Я хорошо знаю эти уловки похотливых самцов.
Но он, всё ещё улыбаясь, ответил: