Трясина
Шрифт:
– Успокойтесь, Светлана Михайловна, – он с облегчением вздохнул: вопрос задел ее за живое, и она раскололась. Оставалось продолжить натиск. – Да, Вадим Вадимович сказал…
– Хватит! – она резко прервала его. Само упоминание имени этого человека приводило ее в ярость. – Этот мерзкий, угодник решил свалить все с больной головы на здоровую. И вы клюнули на его наговоры?
– Сделаем так, – глаза Жана потеплели. – Сейчас мы вместе едем в управление, и вы даете официальные показания. Как на духу.
–Согласна, – осипшим голосом произнесла
– Сейчас, только соберусь.
Светлана сбегала в соседнюю комнату, возвратилась с какой-то белой коробочкой, впихнула ее в кожаную черную сумку, забросила туда еще какие-то вещицы.
– Я готова.
12
Невообразимо тяжелый дождь, казалось, привел в движение весь дом. Железная кровля угрожающе дребезжала. Небо над развалинами громыхало, ливень нещадно стучал в окна.
Когда Колымей, прикрывая голову зонтом, добежал до беседки, вспышка молнии ярко прорезала черноту туч, и над ним снова разразились громовые перекаты. Он поднял голову и успокоился: красноватый мигающий фонарь, установленный на башне, продолжал подавать сигналы.
Вдруг до слуха донесся треск, потом хруст ломающегося сухостоя. Похоже небо услышало его мольбу, потому что в это мгновение очередная вспышка высветила на тропке тяжёло идущую фигуру. Человек в черном измокшем до ниточки костюме двигался к нему: прямо с того света являлся его отпрыск.
– Мидас! – голос Колымея, словно новый порыв ветра, пронесся над болотами.
Тот, вздрогнув, остановился.
С зонтом над головой Колымей бросился с террасы навстречу пришельцу и, оказавшись с ним лицом к лицу, обнял его, но Мидас отстранил бородача.
– Вы меня ждали? – на него смотрели холодные глаза, но это был завораживающий взгляд, которому нельзя не подчиниться.
– Так я никогда в жизни никого не ждал, – с чувством произнес Колымей.
С минуту он стоял молча, с изумлением глядя на свое создание. Хотелось, как это было в детстве, прижать к себе сына, сказать много теплых слов, но… «Он больше тебе не сын, – услышал внутренний голос, – и ты должен это признать. Ты должен привыкнуть к мысли, что это Мидас-человек далекий от родства, неземной, таинственный». Но как привыкнуть к этому, если сын и этот незнакомец словно горошины с одного стручка?
Странное, необъяснимое ощущение нереальности…
Убедившись, что за Мидасом нет «хвоста», Колымей повел знакомого незнакомца по вымощенной булыжниками дорожке к стенам монастырских развалин, которые его обитатели называют более достойным словом -замок.
В сводчатом холле при тусклом свете керосиновой лампы, прислонившись к мраморной обшивке камина, сидел Игнат. Он подбрасывал в догорающий огонь поленья, но, увидев гостя, тут же вскочил и, глядя изумленно-неверующими глазами на явление призрака, казалось, остолбенел. У него даже перехватило дыхание от сознания, что еще накануне видел его в гробу, и вот… Он попытался найти хоть какое-то объяснение этому феномену. Ведь мертвецы не ходят! Не могут ходить!
–Добро пожаловать
Легкая улыбка коснулась лица Мидаса, и он ответил на приветствие кивком головы и рукопожатием.
Озябшего и изнуренного от длительной дороги гостя усадили возле заранее затопленного камина, чтобы тот ощутил домашний уют. Здесь же на столике уже были чашка с горячим чаем и бутерброды в тарелке.
–Ты продрог? – спросил Колымей, оглядывая его набрякший наряд.
Вместо ответа Мидас поднялся и занялся своей одеждой: снял с себя все мокрые тряпки, оставшись совершенно голым. Именно в этот момент над их головами раздался женский голос: «О боже!» И тут же послышались удаляющиеся шаги и хлопок двери.
– Каким-то шестым чувством твоя Полина учуяла что-то неладное, -проворчал Колымей и, сбросив с себя халат, накинул на плечи гостя. – А ты садись, тебе надо отогреться и подкрепиться.
Мидас сел поближе к камину, протянул ладони к огню, потом принялся за трапезу.
Пока тот ел, Колымей разглядывал его: приятная наружность, стройный, атлетичный, большие карие, как у матери глаза. За пятнадцать лет, что они не виделись, сын возмужал: редкая седина пробивалась в темных кудрях, на верхней губе пролег небольшой шрам, но это не портило общего впечатления.
– Как ты себя чувствуешь? – спросил Колымей, когда тот доел последний бутерброд.
– Нуждаюсь в адаптации, – вяло выговорил Мидас.
– Добирался без проблем?
Мидас стал вспоминать о своей земной одиссее, о своих первых впечатлениях и ощущениях. Бородачи слушали его внимательно. Когда Мидас умолк, Колымей поскреб бороду и спросил:
– Говоришь, кто-то дышал тебе в спину?
–Да.
– К сожалению, этого я не учел, – заметил чародей.
Игнату явно хотелось завязать разговор с Мидасом, но Колымей поспешил вмешаться:
– Он буквально валится с ног. Не будем ему досаждать расспросами. Еще успеем, но не сейчас. Вот тебе, Игнат, ключи от верхней комнаты, что в моем, правом, крыле. Это в самом конце коридора. Проведи его туда, найдешь там свежее белье, которое я заранее приготовил. Пусть переодевается и отдыхает столько, сколько потребуется. Потом спустись сюда.
– Подумав, добавил: – Не забудь запереть ворота на болотах.
Через час, когда Игнат снова появился в холле, Колымей, не скрывая озабоченной радости, спросил:
– Ну как?
– Но, слушай, Колымей…
– Слушаю.
– Может быть ты не сошел с ума, но это ведь твой сын?
– Ну и что же?
Игнат развел руками.
– И в то же время… не твой сын.
– Ты прав, друг, сын умер. И навсегда.
– Но такого не бывает!
– Все, что постижимо нашему сознанию, то постижимо и нашему разуму, – философски изрек Колымей. – Скажи, какие самые ходовые слова у церковников и прихожан?
– Христос воскрес.
– Верно.
– Но то – Христос, а тут – простой смертный.