Тучи сгущаются

Рава Лориана

Золотой Подсолнух много рассказывал ей о своей жизни в Испании, о том, как они тайком читали тавантисуйские книжки. Но ему было горько от мысли, что почти все участники этих чтений потом от Томаса отреклись:

– - Знаешь, я много думал об этом обстоятельстве. Было проще всего объяснить это банальным шкурничеством и трусостью, но... но мне порой кажется, что дело не только в этом. Видишь ли, Заря, Томас ставил перед нами такие вопросы, на которые было очень трудно ответить честно. Вот я до знакомства с ним верил в превосходство христианской религии над всеми остальными... Конечно я видел, что вокруг царят пороки, но был уверен, что у нехристиан всё во много раз хуже. А когда Томас рассказал нам, что в Тавантисуйю люди живут много чище и лучше,

он этим, сам того не желая, подорвал основы нашей веры. Он поколебал нашу уверенность в превосходстве европейской цивилизации, основанной на христианстве, над всеми остальными. Сам Томас до самого конца верил во Христа, но... ведь то, что он больше всего ценил в христианстве, я видел из живых людей только в характере самого Томаса, может, это было у его приёмного отца, которого я, к сожалению, не знал, но в любом случае -- это очень большая редкость. Ведь если считать истинным христианством только это, то это значит признать, что я видел только одного истинного христианина, да и того сожгли на костре. А что такое христианство на практике для европейцев? Это всевластие Церкви с опорой на инквизицию, это оправдание деления на сословия, хотя неясно, с какой стати дворянин имеет право не только отнимать продукт труда крестьян, но и безнаказанно глумиться над ними, и почитать это глумление своей честью? Почему в христианском мире столько нищеты и грязи? Знаешь, я как сын эмигрантов пытался честно стать испанцем и не мог... Частично из-за того, что был слишком чистоплотен, а частично потому что во мне все видели "индейца", то есть мои белые соученики были уверены, что я чем-то хуже их, и если я с чем-то справлялся не хуже, то это вызывало даже удивление. А здесь я впервые чувствую себя не "индейцем",а человеком, равным среди равных... Мне так радостно слышать кругом родную речь и не стесняться своей бронзовой кожи.. Ведь в том, что она у нас такая, нет ничего плохого, но белые выдумали что это плохо и мы от этого хуже.

– - А в университете тебе как?

– - Ну я пока только вступительные экзамены сдавал. Правду, тут не всё гладко. По книгам, которые мне давал Томас, я ещё освоил историю с географией более-менее, но вот с математикой... в Европе ей очень плохо учат. В Тавантисуйю каждый школьник знает таблицу умножения, а у нас даже многие чиновники не знают.

– - Неужели! Но почему так?

– - Не знаю. В Европе как-то не считают математику важной, что ли. Не строят плотин, и потому не нужно столько инженеров.

– - Однако европейские купцы прекрасно умеют считать деньги и умножают свои капиталы.

– - Да, но этому сын учится от отца. А в учебных заведениях с этим плохо. Может быть, дело в том, что человека, искусного в вычислениях труднее обмануть. Ведь когда Алехандро Лукавый называл сумасшедшую цифру жертв террора инков, обычно никто не сопоставлял её с тем, сколько всего в Тавантисуйю населения. Впрочем, математику я подтяну. Я теперь почти каждый день провожу в библиотеке.

Отхлебнув предложенного сока, Золотой Подсолнух продолжил:

– - Увы, Томас ошибался, думая, что до европейцев можно донести мудрость Тавантисуйю. И перед смертью он сам признал свою ошибку. Европейцы не не могут признать мудрости Тавантисуйю и дело не в давлении властей. Но для европейца почти смерти подобно признать за вами превосходство. Даже в мелочах, а тут речь идёт не о мелочах, а самом главном, о принципах устройства общества. А отказаться от своего превосходства для многих белых людей подобно смерти. Ну примерно как иной дворянин не имеет поместья и живёт чисто на жалованье, но сама мысль о признании себя равным с чернью вызывает у него ужас и ярость. Так и тут, белому человеку признаться себе, что небелые ничем не хуже... ну много проще считать Томаса еретиком, чем себя виновными в необоснованной спеси. Мало кто согласен переделывать себя от самых корней. А ещё, очень страшно понять, что Европа больна, и чтобы выжечь из неё ту гниль, которая в ней скопилась... ну её должно очень сильно пролихорадить. Ну как лихорадкой сифилис

лечат. И от этого понимания -- страшно.

– - Я поняла, Золотой Подсолнух. У нас ведь тоже многие боятся взглянуть в лицо страшной правде.

– - Тебя что-то тревожит, Заря?

– - Да, Подсолнух. Ты знаешь, что после всего, что случилось, торговые контакты с Испанией и её колониями будут оборваны надолго, если не навсегда?

– - Да, но ведь Тавантисуйю может обойтись и без внешней торговли. Это ведь не вопрос жизни и смерти?

– - Да, может. Но не все этого хотят. Знаешь, ещё до того как всё случилось, среди носящих льяуту некоторые стали склоняться к тому, что негоже класть все яйца в одну корзину, и лучше бы нам наладить торговлю с кем-то ещё, например с Англией...

– - С Англией?! Но ведь я знаю о трагической истории истребления англичанами целого племени...

– - Да, у нас даже в Центральной Газете печатали об этой ужасной истории, а будучи связанной с Инти, я знаю об этом больше, чем написано в Центральной Газете. Я переводила материалы, связанные с этим делом... Только инки на то и инки, что они не могут представить себе целый народ, состоящий из отморозков. В любом народе должны быть и нормальные люди, -- Заря грустно вздохнула, -- может и так, да только не среди торговцев...

– - Кстати, Заря, Инти ещё просил меня передать тебе кое-что в качестве наград. Только я не знал за что... вот.

И юноша достал из сумки томик стихов и музыкальную игрушку в виде пчёлки. Стоило её завести, как он начинала вращать глазками, шевелить крылышками и усиками, и петь песенку.

– - Значит, Инти знает и помнит, как мою дочь зовут, -- сказала Заря, -- а стихи эти с намёком. Именно эту английскую книжку я потеряла, чтобы меня из обители выгнали и я в Тумбес уехала, а потом и в Испанию. А теперь, значит, эти стихи на наш язык перевели. И перевёл ни кто-нибудь, а сам Горный Ветер.

– - А почему он не подписал книгу своим настоящим именем?

– - Потому что не всем обязательно знать, что он стихи переводить умеет. Да и не все бы стали читать стихи, переведённые таким человеком. Наши культурные сливки службу безопасности традиционно не любят.

– - Не любят? Но почему? Ведь без них было бы невозможно обеспечить безопасность.

– - Понимаешь, Диего... то есть прости, Золотой Подсолнух, среди наших мастеров слова как-то не принято считать, что хоть один из них может оказаться изменником или преступником. И если служба безопасности начинает подозревать хоть кого-то из них в чём-то дурном, многие из них чувствуют себя оскорблёнными. Как так, их и подозревать? Но перед службой безопасности все равны, если они кого-то подозревают, значит, должны проверить. И ни для кого нет исключений, даже для носящих льяуту. Впрочем, когда Горный Ветер переводил стихи, он не просто развлекался, он хотел проникнуть в душу английского народа, понять, что в головах у его лучших людей... Так что это всё не просто так.

– - А ты сама Заря, что про англичан думаешь?

– - А что можно думать про страну, где сочиняют вот такие стихи, -- Заря раскрыла книжку и показала юноше. Он прочёл:

Зову я смерть. Мне видеть невтерпеж

Достоинство, что просит подаянья,

Над простотой глумящуюся ложь,

Ничтожество в роскошном одеянье,

И совершенству ложный приговор,

И девственность, поруганную грубо,

И неуместной почести позор,

И мощь в плену у немощи беззубой,

И прямоту, что глупостью слывет,

И глупость в маске мудреца, пророка,

И вдохновения зажатый рот,

И праведность на службе у порока.

Все мерзостно, что вижу я вокруг...

Но как тебя покинуть, милый друг!

Прочитав, Заря добавила:

– - Думаю, что если один из немногих нормальных людей замечает вокруг себя лишь такое, -- то нам с этой страной едва ли стоит иметь дело.

– - Ну у него хотя бы друг есть.

– - Точнее, любимая. По-английски "любовь моя". Впрочем, у нас "милый друг" тоже может обозначать обращение к любимой.