Тучи сгущаются
Шрифт:
– - Об этом мы знаем только с его слов. Вполне может быть, что он всё приукрасил.
– - Однако не верить ему нет никаких оснований. Но тут мы можем спорить до посинения. Но в любом случае, мне нужно, чтобы этот юноша получил наше образование. Образованный, он принесёт нашей стране немало пользы.
– - Пользы или вреда? Я боюсь его дурного влияния на наше юношество.
– - А с чего он будет влиять на наше юношество дурно?
– - удивлённо спросил Асеро. Такого поворота он никак не ожидал.
– - Он бывший монах, и только глупец может думать, что монахи реально
– - Я думаю, что у меня лично взгляд достаточно опытный, чтобы отличить развратного юношу от неразвратного. Никаких оснований для твоих опасений нет. Ну если ты так боишься, то что мешает тебе это дурное влияние отследить и пресечь?
Тут в разговор вмешалась Радуга. Асеро даже не заметил как она вошла, но Главная Дева Солнца имела право входить в кабинет к Верховному Амаута без стука и предупреждения.
– - Твоя беда, о Наимудрейший, в том, что ты слишком боишься сделать неверный шаг. Ты слишком хорошо знаешь, что ошибку могут простить даже Первому Инке, но не тебе, о Мудрейший из Мудрых, -- Радуга произносила эти титулы таким тоном, что было ясно: не то что мудрейшим из мудрых, а даже и просто мудрым своего начальника она не считает, -- Тебе страшно, что этот юноша, видевший оба мира, принесёт свежую мысль, совершит прорывы, на которых не поймёшь ни ты, ни, может быть, даже я. Но этого не бояться, этому радоваться надо!
Наимудрейший невольно покривился -- что поделать, в Тавантисуйю начальники не сами выбирают себе подчинённых, а то бы он давно выгнал раздражавшую его временами Радугу. Какому начальнику нравится подчинённый, который не боится пойти ему наперекор? Но в Тавантисуйю чисто за ум и самостоятельность не уволишь, они не входят в список претензий, да вообще Верховный Амаута очень боялся скандалов. Так и на сей раз, идти и против Асеро, и против Радуги он не рискнул. Тем более что веских причин упираться у него было. В крайнем случае всегда можно будет найти способ мягко избавиться от юноши. И скрепя сердце, Верховный Амаута согласился принять бывшего монаха учиться в университет.
Но обо всём этом юноша тогда, не знал, он думал, что заминка с поступлением была вызвана чисто бюрократическими проблемами и потому был безмятежен.
Вот наконец и Осушенное Болото. Подъехав к селению, Золотой Подсолнух увидел возле одного из домов молодую женщину, сидевшую и вязавшую на скамейке. В ней он почти сразу узнал "Марию"-Зарю. Увидев незнакомца, она оторвалась от рукоделия, и стала его разглядывать. Видно, незнакомцы были большой редкостью в деревне, но при этом признаков страха она не выказывала. Юноша вдруг смутился, увидев её округлый, явно беременный животик.
– - Приветствую тебя, Заря!
– - сказал он, слезая с коня, -- ты узнаёшь меня?
– - Диего?! Неужели это ты? Но как ты оказался здесь?
– - Это долгая история... Теперь меня зовут, кстати, не "Диего", а Золотой Подсолнух. Скажи мне, твой супруг здесь?
– - Увы, нет. Он уехал в Куско и вернётся только послезавтра.
– - Жаль, я хотел войти к вам в дом, чтобы рассказать
– - Золотой Подсолнух, здесь не христианский мир и я могу принять тебя у себя дома, не боясь, что кто-то подумает что-то не то. А тем более мой супруг не подумает ничего дурного о человеке, который спас ему жизнь.
И юноша последовал за Зарёй в дом.
Бывший монах протянул письмо Заре и спросил:
– - Ты знаешь, что Томас погиб?
– - Увы. В нашей Газете писали, что его сожгли за то, что он проповедовал дружбу с нами и обличал власти Испании во лжи по поводу Тавантисуйю. Бедный Томас. Я знала, что оставаясь этой ужасной стране он обречён. Хорошо хоть ты будешь жить.
– - Да, ведь я не просто буду жить -- я буду жить теперь в Тавантисуйю. А раньше я не жил, а прозябал. Я не христианин больше и своё монашеское прошлое я хочу забыть как страшный сон. Конечно, Томаса я буду помнить всегда.
– - А как же ты теперь будешь здесь жить?
– - Я теперь буду учиться в университете. А потом... я не знаю. Я ещё не загадывал так далеко в будущее.
Тем временем Заря развернула письмо и прочла.
Мария!
Если ты читаешь это письмо, то знай, что меня больше нет в живых. И знай, что я умираю счастливым -- я умираю за то, что любил и во что верил. Всю жизнь я считал себя христианином, но вы, инки, можете посмертно считать меня своим братом, ибо в Тавантисуйю я понял, что вы, инки, много б о льшие христиане, чем те, кто называет себя так. Как я говорил тебе, я вспоминаю теперь Тавантисуйю, её поля-террасы, и твоё лицо...
Знай, Мария, я люблю тебя. Теперь я могу сказать это с чистой совестью, ибо твой супруг -- достойнейший человек и не будет ревновать тебя к мёртвому. При жизни мы не могли быть вместе, я был монахом, а ты любила другого, но я верю, на небесах, где нет ни замужних ни женатых, а все подобны ангелам, мы встретимся вновь. Не плачь, Мария, я помню как ты пела мне о Тупаке Амару и в песне говорилось, что героев вспоминают без слёз...
Твой Томас.
Вопреки письму Заря всё-таки всплакнула. Было горько и страшно думать о том дне и часе, когда плоть несчастного Томаса пожирал огонь... Вспомнила она, конечно, и то, как пела ему возле Уаки со свечами -- пела, думая о своём возлюбленном, которого тогда считала мёртвым. А теперь он стал её законным супругом, у них есть дочь Пчёлка, а Томаса на свете нет.... И наверное к лучшему, что тогда она не распознала любви Томаса, это бы её страшно смущало, а теперь и в самом деле всё равно...