Тучи сгущаются
Шрифт:
– - Но ведь и ваши порядки ужасны! Чем казни безвинных ужаснее, нежели смерти безвинных от голода? Последнее даже мучительнее.
Дэниэл пожал плечами:
– - Тем, что от голода гибнут наихудшие, самые ненужные. А для казней и жертвоприношений отбирают наилучших.
– - Но как понимать худшие и лучшие. Бедными и нетрудоспособными люди часто становятся от болезней. Вот я, например, без очков ничего бы не видел, не мог бы читать и писать, значит, не смог бы занимать свою должность. И в вашем мире был бы тяжким бременем на шее у семьи.
– - Ну, такую вещь как очки у нас купец вполне может себе позволить.
– - Может. Однако куда более показательна история моего внука. Он родился со скрюченными ногами и малышом не мог ходить. Но к нему регулярно ходил лекарь, и разминал ему ноги.
– - Возможно, мои слова покажутся жестокими, -- сказал Дэниэл, -- но было бы лучше, если бы он вообще помер во младенчестве. Ведь теперь от него могут родиться дети с больными ногами. Хотя надеюсь, ваши девушки достаточно благоразумны, чтобы не связываться с хромым.
Индеец посмотрел на него испуганно:
– - Чужеземец! Неужели у тебя самого родилась бы мысль прикончить родного ребёнка-калеку?! К тому же ты не прав. Мой внук уже четыре года живёт в счастливом браке, и дочь у него такая резвушка-поскакушка, что за ней даже здоровая мать едва поспевает. Да и сам он ходит к тому же без палки, бременем ни для кого не является и чувствует себя здоровым. Недавно даже номер отчебучил -- мол, чего мне, здоровому молодому парню, в конторе сиднем сидеть, пойду-ка я работать на аквафермы. Ну а там довольно долго по колено, да и по пояс в воде стоять надо, всё-таки ему не советовали. Но решил попробовать. Подозреваю, что тут ещё дело в доме было. Работникам акваферм дома в первую очередь дают. Ну некоторое время проработал, а потом ему ноги резко скрутило, так что чуть не утонул. Конечно, ему помогли, на берег вытащили, но больше сказали "ни-ни". Так что пришлось ему в контору вернуться. Впрочем, лекарь сказал ему мел поесть, чтобы хоть купаться мог. А в конторе он всё равно нужен. Нет, не понимаю, неужели Вы бы сказали ему в лицо при встрече, что лучше ему было умереть ребёнком?
– - Ну в лицо бы не сказал. Но общество время от времени должно избавляться от лишних членов. И пусть это лучше будут больные, чем здоровые.
– - Но зачем от кого-то избавляться, когда можно поднять урожаи, и прокормить всех?
– - Чтобы народ не деградировал.
– - Но ведь от моего внука народ вовсе не деградирует. Он способен зачать здоровых детей.
Дэниэл поморщился:
– - Поймите, я не имею ничего лично против Вашего внука, однако мне само собой кажется очевидным, что в любой стране, в любом обществе есть куча лишних людей, которые только отягощают остальных и без которых было бы легче дышать. Возможно, что Ваш внук и не из таких, и больные ноги у него уравновешиваются светлой головой. Но в общем и целом общество, которое не избавляется от лишних, обречено. Рано или поздно у вас начнут резать красивых, здоровых и умных, чтобы дать место калекам.
– - Да почему же?!
– - очки на переносице Долгого Пути как будто подпрыгнули, -- наоборот, цель медицины как раз и состоит в том, чтобы сделать всех красивыми, здоровыми и умными. Иногда это удаётся. Кстати, мы могли бы поделиться и своими медицинскими знаниями.
– - Об этом я подумаю, -- сказал Дэниэл, -- впрочем, тут нужен лекарь.
Дэниэл понял, что всё-таки промахнулся с откровенностью, к тому же самого главного он так и не выяснил.
– - Ладно, замнём этот эпизод. Думаю, что мы уже достаточно наговорили для отчёта, а теперь можете сказать откровенно -- что вам нужно для торговли именно для се6я? Чего не хватает лично вам и вашей семье? Может, вам нужно европейское платье, духи, изящные вещицы, способные украсить ваши каминные полки и серванты, часы? В чём нуждаетесь лично вы?
– - Благодарю вас, но лично я и моя семья не нуждается ни в чём. Наше государство обеспечивает все наши нужды. Мой долг -- служить отечеству. Если это всё, что вы хотели от меня узнать, то я, пожалуй, пойду. Тем более что ветер и дождь вроде стихли.
Они простились довольно холодно. Дэниэл про себя пожимал плечами -- вроде купец, а так наивен. Хотя не наивен, плавал за границу, многое небось там видел. Но вот странна для купца подобная гуманность -- неужели он за свою жизнь ни через
На самом деле всё было гораздо проще, чем представлял себе Дэниэл. Долгий Путь просто дожил до преклонного возраста, когда проблемы со здоровьем уже не позволяли ему водить корабли, но и уходить на покой энергичный старик не хотел. Вот и назначили его на посильную для него бумажную работу, которую моряки считали скучной, и потому расталкивать локтями соперников у него не было нужды. Да и соперников особых не было, при его профессии мало кто доживал до старости.
Но Дэниэл думал о другом. Он вспоминал, как на невольничьем корабле сортировал рабов -- кто ещё мог выжить и дотянуть до конца, а от кого надо избавиться. Даже через годы перед ним вставали глаза тех, кто ещё был жив, но уже обречён, и потому их лучше было сбросить в океан, чтобы не мучились и дали шанс выжить другим, более здоровым и ценным. "Ценным" в самом что ни нас есть буквальном смысле, то есть таким, кого можно будет потом продать за хорошую цену. С каждого корабля выживало меньше половины рабов, и зная заранее о таком исходе, запасы заготавливали далеко не на всех. Даже в его стране такое занятие считалось всё-таки чем-то предосудительной, во всяком случае, не самой уважаемой профессией. Пусть негры, в глазах "просвещённых европейцев" были и не совсем людьми, а чем-то средним между человеком и животным, но всё-таки жестокость, пусть даже жестокость к животным, далеко не все будут одобрять...
Вернулись Бертран и Розенхилл.
– - Ну как зрелище?
– - спросил Дэниэл.
Бертран сказал как-то грустно:
– - Я думал, и в самом деле увидеть жертвоприношение, а это всего-навсего театр.
– - Ты как будто разочарован этим, племянник.
– - Наверное, да. Мне так хотелось разоблачить кровавых язычников!
– - А они не дали к тому поводу, наглядно продемонстрировав, что покончили с этим в давние времена, -- ответил Дэниэл насмешливо.
– - И теперь по этому поводу восхваляют тиранов, а не нас!
– - добавил Бертран с досадой.
Розенхилл заметил:
– - А вот я нисколько не разочарован, что попал в театр. Как бывший актёр замечу, что поставлено всё очень недурно, даже для захудалой европейской страны типа Польши сошло бы, а тут всё-таки дикари живут.
Дэниэл только ухмыльнулся в ответ. Розенхилл нечасто вспоминал своё актёрское прошлое, и Дэниэл догадывался о причинах. О Розенхилле ходили сплетни, будто он, пользуясь своей молодостью и красотой, делил ложе со многими, причём не только с женщинами, но и с мужчинами. Для игравшего девушек юноши это было вполне обычным делом. Королевский указ запрещал играть на сцене девушкам и женщинам, видя в этом разврат, однако к мужскому разврату если не закон, то общество было куда более лояльно. Говорили также, что "дядюшка", завещавший Розенхиллу своё состояние, был вовсе не дядюшкой Розенхилла, а его престарелым любовником. Но сам Дэниэл тоже не отличался разборчивостью в выборе средств, которыми можно достичь богатства. Разврат, что бы там ни говорили господа моралисты, ничем не хуже, чем грабёж, мошенничество и убийство. А такими вещами Дэниэл точно не побрезговал бы при случае, он даже гордился в глубине душе тем, что в отличие от Бертрана не был чистоплюем.
Розенхилл добавил:
– - Однако из-за этого театра мы едва не вляпались в крупные неприятности. До сих пор не могу поверить, что мы счастливо выпутались.
Дэниэл только хмыкнул вопросительно.
– - Дело в том, что после спектакля я захотел познакомиться с исполнительницей главной роли. Это прелестная девчонка, даром что индеанка, а значит кожа и прочие особенности её расы оставляют желать лучшего. Впрочем, белых женщин мы не увидим ещё долго, придётся обходиться местными. К тому же по ходу дела она себе лицо мукой мазала, изображая смертельную бледность, я как увидел её в таком виде, понял, что непременно с ней познакомиться должен, о чём и попросил через Бертрана. Просьбу мою исполнили, и провели нас после спектакля в то место, где актёры ужинали. Там отдельные столики были, нас к ней подсадили, представили, и мы остались почти наедине. Конечно, за другими столиками могли что-то слышать, но обрывками.