Туман
Шрифт:
Руки подполковника обвисли, как мокрые тряпки, и сам он весь ссутулился до невозможного образа. Он с трудом понимал, что с ним сейчас такое происходит и что с этим состоянием делать дальше. Невыносимая тоска и злоба накрыли его. Он почувствовал себя ненужным посетителем, оказавшимся по случайности не в том месте и не в то время. Ему хотелось бежать отсюда, от этих чёрствых особей женского пола, зацикленных только на себе. Униженный Жмыхов стоял в коридоре и жалел: зачем он не остался у Юрки в гостиничном номере, ведь тот ему предлагал. Первая возникшая у Михаила Анатольевича идея и была, как раз, вернутся в гостиницу, но, представив, с каким неприятным осадком он вновь встретится с другом, он передумал. Озлобленный на весь мир подполковник милиции обулся, набросил на себя
Выйдя из подъезда, он достал мобильный телефон, вызвал служебную машину и стал ждать, прохаживаясь пасмурной походкой от подъезда к подъезду, разбираясь в своих хмурых мыслях. И вроде бы стоит посочувствовать в данной ситуации Михаилу Анатольевичу, но он относится к тому типу мужчин, которые считают, что даже такое неприятное душевное состояние находится под их контролем, и постороннему лицу лучше в него не влезать. А рассуждения его были примерно такими: – сколько же он добра сделал, для этих двух «поганок», от которых настоящей благодарности никогда не дождёшься. Когда же они научаться его ценить? Со всеми своими проблемами они первым делом бежали к нему, и он-то их умел выслушивать, и чем мог, помогал. А сейчас, когда он пришёл домой в радости от встречи с другом и нахлынувших воспоминаний, разделить эту радость не с кем. Это же так просто: выслушать, понять, и можно ничего не говорить, а только улыбнуться. А если он – подполковник милиции, допустим, принесёт семье какие-нибудь служебные проблемы, то чего тогда ждать от этой семейки? Эти «сонные тетери» встрепенуться, и будут шарахаться от него по углам, как от заразы? Жмыхов сделал неутешительный вывод, что его личные чувства никому не нужны. Так пусть же и его бабы катятся ко всем чертям, хотя бы на время.
Подъехала белая «иномарка» с голубой полосой по борту и сине-красной световой стойкой на крыше. Всё тот же молодой водитель в милицейской форме, не выходя из машины, спросил:
– Куда поедем, Михаил Анатольевич?
– За город в двухэтажку, – буркнул Жмыхов.
– За мадамой заезжать будем? – привычно поинтересовался шофёр.
– Нет, Серёженька, сегодня никуда заезжать не будем. Настроение не то, – пожаловался начальник и погрузился на заднее сидение.
Машина, вызывающая у обычного автолюбителя, по крайней мере, опаску, выехала со двора и вскоре её габаритные огни слились с другими огоньками транспорта в потоке улицы, унося за пределы города оскорблённого в своих чувствах подполковника Жмыхова.
В каком-то старом фильме звучала такая фраза: «Счастье – это когда тебя понимают». Наверное, в некоторых случаях можно с этим согласиться, но вначале хочется разобраться, что же происходит с человеком, когда его всё-таки не понимают. А случается обычное нервное расстройство, с которым в одиночку разбираться – болезненное и, порой, гиблое дело. Это не палка о двух концах, а копье с острым наконечником, которое карябает или вонзается в грудь, а тупое окончание древка болтается из стороны в сторону, никому не нужное. А ещё непонимание похоже на горькую несъедобную кашу, которую человек сам же себе и заварил. Только умные люди после двух ложек отставляют тарелку в сторону и, с лёгким сожалением о пропавших продуктах, начинают задумывать новое блюдо, а другие наедаются этой кашей на зло, чтобы потом изрыгнуть её на всех и на каждого. И ведь, чтобы меньше было этих отходов, стоит каждому из нас хотя бы только сделать вид, что мы понимаем друг друга.
Ах, сентябрь – печальный новатор осени по укорачиванию вечеров. Зачем ты так спешишь спрятать свою огненную позолоту в ночную тишину?
Округа возле серого двухэтажного дома безропотно уже сдалась в плен густым сумеркам, лес возвышался тёмной пугающей стеной, руины машинной станции словно превратились в какой-то скорбный призрак прошедшей войны, а заброшенные огородные участки и вовсе съела сизая пелена, появившаяся непонятно откуда ещё ранним вечером. Мрачную чёрную картину можно бы было назвать: «Исчезновение мира», если бы не несколько горящих окошек в доме, да развешенное
Максим Зиновьев рассказал Светлане Александровне про сегодняшнюю встречу со своей бывшей девушкой и теперь жадно уплетал пельмени, с благодарностью поглядывая на мать.
– Как у тебя продвигаются поиски новой работы? – спросила она без всякой надежды на положительный результат.
– Никак, мам, – поморщив нос, подтвердил Максим её скептичность, – осень не располагает к безумным начинаниям.
– Это всё твои предрассудки, мой ненаглядный, – строго заметила мать. – Осенью дети идут в новый класс, природа начинает готовиться к зиме. Глупо тебе напоминать, что и птицы тоже совершают свой далёкий полёт осенью, затем, чтобы вернутся и вить гнёзда.
– Вот когда прилетят, вместе с ними и начну действовать, – шутливо пообещал сын с набитым ртом.
Светлана Александровна дотянулась рукой до его волос и, как будто нежным упрёком, потрепала их.
– Балбес ты у меня, балбес, – выдохнула она.
– Я эту свою кличку уже слышал сегодня от известной тебе молодой особы, – откликнулся Максим.
Она с прищуром посмотрела на сына и коротко спросила:
– Жалеешь?
Максим не спешил с ответом, доел последний пельмень, промокнул полотенцем губы, откинулся на спинку стула и заговорил с задумчивостью:
– Наверное, жалею. А вообще, …не знаю. Я тебе уже сказал, что она стала ещё прекраснее. Наверное, потому она и расцвела ещё краше, что перестала быть моей. Но разве не такими замечательными упущениями красится жизнь? Конечно, я жалею, но получаю от этого наслаждение. Ни о чём не жалеет тот, кто и жизнь не понимает. Журавлей в небо выпускают совсем не дураки, а романтики, чтобы лучше разглядеть эту птицу в полёте.
– Ой-ой, философ мой в рваных джинсах, – иронично подметила мать, – как бы тебе не пришлось вороной любоваться в отсутствии других птиц.
Макс посмотрел на неё с зародившейся занятной идеей в глазах и восторженно сказал:
– Мам, ты у меня гений! А представляешь, если ворону выкрасить в голубой или розовый цвет?! И отпустить. Нет, ты представь, – настаивал он, – сколько народу будет за ней гоняться.
– О, наконец-то мой сын познал, что главная премудрость современных девок, заключена в камуфляже, – высказалась Светлана Александровна и, вставая из-за стола, добавила: – Тарелку в раковину, и пошли в комнату, там сериал начинается.
Диалог мог состояться только в этой квартире, потому что в остальных помещениях дома люди прибывали в одиночестве. Мила Алексеевна жарила мясо к утреннему возвращению своего мужа, Маргарита Николаевна читала книгу, Валентин Егоров аккуратно складывал обратно в коробку мягкие игрушки и смотрел по телевизору футбольный матч, а баба Паня собиралась укладываться спать, почувствовав в себе для этого приятные позывы.
Именно в этот момент белая «иномарка» свернула с трассы на грунтовую дорогу, и подполковник Жмыхов попросил водителя Сергея включить мигалку, но без звука серены, а радиоприёмник сделать погромче. Таким образом, он хотел показать соседям, что если уж он и приезжает сюда, то незамеченным этот приезд оказаться, ну, никак не может. Но эта гениальная уловка, пришедшая в нетрезвую голову Михаила Анатольевича, вызвала совсем не тот эффект, который он ожидал. Когда по тёмному двору полетели красные и синие слепящие огни, сопровождаемые ритмичным буханьем, в доме началась лёгкая паника. Даже Маргарита Николаевна, выключив на кухне свет, прильнула бледным лицом к холодному стеклу, всматриваясь в милицейскую машину. Несмотря на то, что окна бабы Пани выходили на другую сторону, пропустить старушка такой шум не могла, и наспех набросив на себя телогрейку, она осторожно вышла из подъезда. У Милы Алексеевны ёкнуло сердце, когда она заметила во дворе милицейские маячки. Её Пётр был на работе и первое, что она подумала: случилась авария. Она чуть приоткрыла оконную раму и тревожно вслушивалась, пытаясь уловить возможный разговор. Невозмутимо повёл себя только Валентин Владимирович; он лишь отодвинул занавеску и, сразу поняв, кто приехал, снова присел на диван.