Туманное Звено. Стихотворения

Гингер Александр Самсонович

Нас забыли, душа. Мы остались на том пароходе, грудь которого будет конечно разбита меж льдин. Льдом он сдавлен, как панцирем рыцарь в крестовом походе, он в молчаньи, в полярном сияньи, остался один.

(Александру Гингеру, 1936)

Присманова взяла на себя тяжкий описательный труд, стихи свои рождая даже больше не напряжением чувства, а, скорее, интенсивностью творчества. Вейдле отметил у нее "страсть к слову", он же увидел, что "Присманова так проникнута святостью своего труда, что почти только о нем и пишет; но как раз ей это прощаешь: у нее есть о чем писать" [63] . Таубер и вовсе определила ее поэтический труд как "сектанство" [64] . Пожалуй, верно. Присманова, добиваясь точности и неизменчивости слова, идет по пути самоограничения, некой словесной аскезы, и подходит порой к ошеломляющим по мысли и форме стихам:

63

В.Вейдле.

Анна Присманова. Тень и тело // Современные Записки.LXIII.
– Париж. 1937.
– С.409.

64

Таубер Е. "Розы или рожь?" Памяти Анны Присмановой // Новый Журнал.
– Кн.64, 1961.
– С.155.

Нас точит время кончиком ножа. Вблизи итог несложного сложенья. Щитом ладонь на сердце положа, мы всходим. Небо. Головокруженье...

(1936)

То же пристальное внимание к обыкновенному, если то волею случая попало в ее кругозор, вот, например, цыганка:

Глаза ее, туманом налитые, следят за караваном вешних птиц. Пята ее в золе и золотые пустые бусы в жолобе ключиц.

("Цыганка", 1935)

"Это не только хорошо сказано, но и хорошо увидено", - написал Вейдле [65] . Однако, стихотворение о цыганке скорее исключение. Присманова слишком замкнута на себе, чему подтверждением и подчеркнутый антиэротизм ее стихов. Головокружительные виденья ей интересней простых радостей земли, или... чудовищ, порожденных рациональным сознанием. В словаре Присмановой есть часто повторяемое слово "зренье" (и его производные); что заставляет ее постоянно возвращаться к мысли, что это зрение может быть потеряно? Неужели только "дедушкин стеклянный глаз"? [66] Кстати, отмеченный всеми критиками присмановский гротеск в стихотворениях на эту тему присутствует всегда. Присманова делает попытку уравновешивания увиденного и сказанного, "героически не боясь смешного", как выразился Иваск [67] . Героически не боясь, - сказала бы я.

65

В.Вейдле. Анна Присманова. Тень и тело // Современные Записки.LXIII.
– Париж. 1937.
– С.409.

66

См. Catriona H.M.Kelly. "Grandfather's Glass Eye - The Poetry of Anna Prismanova". New Poetry Quarterly. England.
– 1994/1995.
– № 2

67

Ю.Иваск. Похвала российской поэзии // Новый журнал.
– 162 (1986). С.115.

"Тень и тело", первая книга Присмановой, не осталась незамеченной. Были отклики и Ходасевича [68] , и Адамовича [69] , и Пильского [70] , то есть отметили его все главные газеты с "литературными подвалами": "Возрождение", "Последние новости" и "Сегодня". Но, по правде сказать, книга привлекла внимание прежде всего стихотворением, которым открывалась, "Памяти Бориса Поплавского", стихотворением редкого эмоционального звучания. Присманова, как отметил Г.Струве, создала строчки, какие не удавались самому Поплавскому, но в его стиле [71] . Кто бы и что бы потом ни вспоминал о Поплавском, подыскивая концовку своим воспоминаниям, все равно останавливался на этом стихотворении Присмановой, и оно звучало трагической кодой:

68

В.Ходасевич.
– Возрождение.
– 9 января 1937.
– № 4060.
– С.9.

69

Г.Адамович.
– Последние новости.
– 28 января 1937.
– № 5788.
– С.3.

70

П.Пильский.
– Сегодня.
– 27 февраля 1937.
– № 58.
– С.8.

71

Г.Струве. Русская литература в изгнании.
– Париж: YMKA-PRESS Русский Путь.
– Москва. 1996.. С.225.

Любил он снежный падающий цвет, ночное завыванье парохода... Он видел то, чего на свете нет. Он стал добро: прими его, природа...

В книге же "Тень и тело" как раз это стихотворение автономно, видимо, поэтому и поставлено первым. Прочие сорок шесть - прочитываются как единая поэма, настолько продумано место каждого стихотворения. "Тень и тело" - это прежде всего поэтическая книга, явление для эмигрантской литературы не особенно частое, а в Советской России уже и вовсе сошедшее на нет.

Другое "выпадающее" из общего поэтического потока стихотворение, "Карандаш", посвящено Марине Цветаевой.

Каковы были отношения Цветаевой и Присмановой теперь установить сложно. Мемуаристы описывают Марину Ивановну, согласуясь с тем мифом, который она о себе создала, то есть - неуживчивой нелюдимкой.

Однако, писатели эмиграции не раз мимолетно упоминали о существовавшей симпатии между Цветаевой и Присмановой. Бывала Цветаева и на "свиданиях поэтов" у Гингеров (эпизод, описывающий ее столкновение на таком вечере с Георгием Ивановым, находим у Одоевцевой [72] ). Упоминают о дружбе двух поэтов и Зуров, и Слоним, - оба в беседах с Лосской [73] , правда, сведения, почерпнутые В.Лосской у Слонима, несколько противоречивы: "Саша Гингер был хорошим поэтом парижской школы. Кроме того, очень хорошим человеком. А Присманова - его жена. Они были не очень близки к Цветаевой, но они принадлежали к той группе молодежи, которая поддерживала "Кочевье". В ней участвовали Сосинский, Андреев, Гингер, Присманова. Это та группа, которая была не вокруг Адамовича. Честно говоря, она была вокруг меня с 1930-1932 гг. Больше всего нас интересовала поэзия Пастернака, Цветаевой, советская поэзия и формальные вопросы. Это были очень хорошие люди. Их отношение к Цветаевой было снизу вверх. Но они не так часто с ней общались" [74] . С ней мало кто общался часто. Однако, на вечере памяти Присмановой Г.В.Адамович вспомнил о дружбе Цветаевой и Присмановой.

72

И.Одоевцева. На берегах Сены.
– Paris. La Presse Libre, 1983. C.129.

73

В.Лосская. Марина Цветаева в жизни. Неизданные воспоминания современников.
– Tenafly, N.J.: Эрмитаж, 1989. С.199-200

74

В.Лосская. Марина Цветаева в жизни. Неизданные воспоминания современников.
– Tenafly, N.J.: Эрмитаж, 1989. С.200.

Присманова и Гингер были из тех немногих, с кем Цветаева простилась перед отъездом из Парижа в Россию.

* * *

Следующая книга Присмановой объединила стихи, написанные ею во время Второй мировой войны.

Война застала Гингеров в Fornols, деревеньке в Auvergne, где они отдыхали вместе с детьми и г-жой Блюм. Дела фирмы призвали Гингера в Париж, вслед за ним возвратилась и Анна Присманова. Из Парижа они уехать уже не смогли и переждали войну там, хотя для Александра Гингера, по виду "типично провинциального еврея" [75] , выжить было непросто. Гингеров прятали и они уцелели милостью друзей.

75

Кирилл Померанцев. Александр Самсонович Гингер. Сквозь смерть // Русская мысль - 29 ноября 1985 - № 3597.
– С.8.

Александр Гингер во время оккупации отказался носить желтую звезду. Не потому, что скрывал свое еврейское происхождение, но, как объяснил Кириллу Померанцеву Базиль Гингер, потому что "считал недопустимым делить людей на расы, как собак" [76] . Мать Александра, свою звезду носившая, погибла в концлагере Аушвиц в 1942 году... Есть в "Близнецах" стихотворение "Снег", оно подписано этим годом:

Ветер бьет на чердаке дверьми, горбя спину бродит кот увечный. Люди в поле сделались зверьми, звери в доме стали человечны...

76

Кирилл Померанцев. Александр Самсонович Гингер. Сквозь смерть // Русская мысль - 29 ноября 1985 - № 3597.
– С.9.

Кроме "Снега" в книге есть еще только одно стихотворение на военную тему, оно посвящено Сталинграду. Присманова как будто не видит вокруг себя ничего и не слышит, ушла в "метафорическое подполье", как сказал о ее книге Марк Слоним [77] . Присманова и тут следует правилу, которое она перед собой поставила: четко проведя границу, обозначив как бы горизонт-форму книги, отобрав словарь и выбрав темы, насыщает эту форму до предела. Но за не переступает - за кругом - смятение и суета, на которые не стоит покушаться с негодными к тому средствами. Присманова знает границу своих возможностей.

77

М.Слоним. Парижские поэты // Новоселье.
– 1946.
– № 29/30.
– С.91.

А внешне получается, что она и безразлична, и равнодушна, тогда как она равновесна, выстраивая свои "мыслеформы" [78] , поверив в собственную теорию стихотворительного строительства. Этот шаг Присмановой не оправдан, он обусловлен войной и жизнью в изоляции, подпольной жизнью, когда родина превращается в язык и в языке (в стихах) живет. Не случайно, что именно книга "Близнецы" заключает в себе "мемуарные" циклы стихов "Преемственность" и "Песок". Поэзию Присмановой всегда отличал, но это трудно было заметить современникам, которым застил глаза образ эпатажницы, здравый смысл стихов. Меж тем он явлен во всем, и прежде всего в строении самой книги - в последовательности и планомерности. Как "Тень и тело", "Близнецы" поэтическая книга, единое поэтическое целое, почти поэма, разделенная на циклы. По замечанию Слонима, она кажется "не литературным, а архитектурным построением" [79] . Присманова с первых же строк раскрывает тему:

78

Агния Нагаго.

79

М.Слоним. Парижские поэты // Новоселье.
– 1946.
– № 29/30.
– С..89.