Тупапау, или Сказка о злой жене

Лукина Любовь Александровна

– Так ведь нечем, Ната...
– с мягкой улыбкой отвечал Валентин.

– А чем подбривает Федор?

– Акульим зубом, - не без ехидства сообщил Лева.
– Он у нас, оказывается, крупный специалист по акульим зубам.

После извлечения из углей поросенка стало совершенно ясно, что национальную полинезийскую кухню Галка освоила в совершенстве. Валентин уже нацеливался стащить пару "булочек" (т.е. печеных плодов таро) и улизнуть на Сырой пляж без традиционного выговора, но...

– Интересно, - сказал Лева, прихлебывая кокосовое

молоко из консервной банки, - далеко мы от острова Пасхи?

Все повернулись к нему.

– А к чему это ты?
– спросил Толик.

– По Хейердалу, - глубокомысленно изрек Лева, - на Пасхе обитали какие-то ненормальные туземцы. Рыжие и голубоглазые.

И, поглядев в голубенькие глаза Федора Сидорова, Лева задумчиво поскреб свою рыжую клочковатую бороду.

Наталья, вся задрожав, уронила вилку.

– Валентин!
– каким-то вибрирующим голосом начала она.
– Я желаю знать, до каких пор я буду находиться в этой дикости!

Не ожидавший нападения Валентин залепетал что-то насчет минуса в подкоренном выражении и об открывшихся слабых местах теории относительности.

– Меня не интересуют твои минусы! Меня интересует, до каких пор...

– У, Тупапау!..
– с ненавистью пробормотала Галка.

– Ита маитаи вахина! [Скверная женщина! (искаж. полинезийск.)] - в сердцах сказал Толик Федору.

– Ита маитаи нуи нуи! [Хуже не бывает! (искаж. полинезийск.)] - с чувством подтвердил тот.
– Кошмар какой-то!

– Между прочим, - хрустальным голоском заметила Наталья, разговаривать в присутствии дам на иностранных языках - неприлично.

Толик искоса глянул на нее, и ему вдруг пришло в голову, что заговори какая-нибудь туземка в подобном тоне с Таароа, старый вождь немедленно приказал бы бросить ее акулам.

10

После обеда двинулись всей компанией в пальмовую рощу - смотреть портрет.

Федор вынес мольберт из-под обширного, как парашют, зонтика и снял циновку. Медленно скатывая ее в трубочку, отступил шага на четыре и зорко прищурился. Потом вдруг встревоженно подался вперед. Посмотрел под одним углом, под другим. Успокоился. Удовлетворенно покивал. И наконец заинтересовался: а что это все молчат?

– Ну и что теперь с нами будет?
– раздался звонкий и злой голос Галки.

Федор немедленно задрал бороденку и повернулся к родственнице.

– В каком смысле?

– В гастрономическом, - зловеще пояснил Лева.

Федор, мигая, оглядел присутствующих.

– Мужики, - удивленно сказал он, - вам не нравится портрет?

– Мне не нравится его пузо, - честно ответила Галка.

– Выразительное пузо, - спокойно сказал Федор.
– Не понимаю, что тебя смущает.

– Пузо и смущает! И то, что ты ему нос изуродовал.

– Мужики, какого рожна?
– с достоинством возразил Федор.
– Нос ему проломили в позапрошлой войне заговоренной дубиной "Рапапарапа те уира" ["Блеск молнии" (полинезийск.)]. Об этом даже песня сложена.

– Ну я не знаю, какая там "Рапара...

папа", - раздраженно сказала Галка, - но неужели нельзя было его... облагородить, что ли?..

– Не стоит эпатировать аборигенов, - негромко изронила Наталья. Велик был соблазн встать на сторону Федора, но авангардист в самом деле играл с огнем.

Федор посмотрел на сияющий яркими красками холст.

– Мужики, это хороший портрет, - сообщил он.
– Это сильный портрет.

– Модернизм, - сказал Лева, как клеймо поставил.

Федор призадумался.

– Полагаешь, Таароа не воспримет?

– Еще как воспримет!
– обнадежил его Лева.
– Сначала он тебя выпотрошит...

– Нет, - перебила Галка.
– Сначала он его кокнет этой... "Папарапой"!

– Необязательно. Выпотрошит и испечет в углях.

– Почему?
– в искреннем недоумении спросил Федор.

– Да потому что кастрюль здесь еще не изобрели!
– заорал выведенный из терпения Лева.
– Ну нельзя же быть таким тупым! Никакого инстинкта самосохранения! Ты бы хоть о нас подумал!

– Мужики, - с жалостью глядя на них, сказал Федор, - а вы, оказывается, ни черта не понимаете в искусстве.

– Это не страшно, - желчно отвечал ему Лева.
– Страшно будет, если Таароа тоже ни черта в нем не понимает.

Толик и Валентин не в пример прочей публике вели себя вполне благопристойно и тихо. Оба выглядели скорее обескураженными, чем возмущенными.

Пузо и впрямь было выразительное. Выписанное с большим искусством и тщанием, оно, видимо, несло какую-то глубокую смысловую нагрузку, а может быть, даже что-то символизировало. Сложнейшая татуировка на нем поражала картографической точностью, в то время как на других частях могучей фигуры Таароа она была передана нарочито условно.

Федору наконец-то удалось сломать плоскость и добиться ощущения объема: пузо как бы вздувалось с холста, в нем мерещилось нечто глобальное.

Композиционным центром картины был, естественно, пуп. На него-то и глядели Толик с Валентином. Дело в том, что справа от пупа Таароа бесстыдно красовалась та самая формула, которую сегодня утром Валентин в присутствии Толика перечеркнул тростинкой на Сыром пляже. К формуле был пририсован также какой-то крючок наподобие клювика. Видимо, для красоты.

11

Около четырех часов пополудни в бухту на веслах ворвался двухкорпусный красавец "Пуа Ту Тахи Море Ареа", ведя на буксире груженный циновками гонорар. Смуглые воины, вскинув сверкающие гребные лопасти, прокричали что-то грозно-торжественное. На правом носу катамарана высился Таароа, опираясь на трофейную резную дубину "Рапапарапа те уира".

На берегу к тому времени все уже было готово к приему гостей. Наталью и Галку с обычным в таких случаях скандалом загнали в хижину. Толика обернули куском желтой тапы. Валентин держал пальмовую ветку. Закрытый циновкой портрет был установлен Федором на бамбуковом треножнике. Лева изображал стечение народа.