Турецкая романтическая повесть
Шрифт:
Но она только повернулась и побрела на кухню.
Ибрагим Салих расстегнул минтан, подставляя грудь легкому прохладному ветерку. Он сидел в седле как влитой. Ничто не мешало ему думать свою думу. Забытая винтовка болталась за спиною. Лошадь шла сама по себе, он лишь изредка машинально трогал ее шпорой.
Подъехав к источнику, где он собирался напоить лошадь, Ибрагим даже забыл отпустить поводья, и лошадь не могла дотянуться до воды. Она несколько раз мотнула головой, но он и этого не заметил. Через некоторое
Он был словно во сне. Губы его шевелились, шепча какие-то слова. Лошадь сама знала дорогу в Караахметли. Почуяв близость деревни, она пошла галопом, раскачивая своего седока из стороны в сторону. Очнувшись, он потянул к себе поводья.
Вот и деревня, первый дом — Чюрюков. Стоявшие у ограды крестьяне удивленно проводили глазами странного всадника — он не ответил на их приветствие, словно не слышал ничего. Показалась кофейня. Навстречу ему бежали люди. Кто-то остановил его лошадь, взяв ее под уздцы.
— Ибрам Салих!
Он очнулся. Дештиман дергал его за рукав. Ибрагим спешился. Глаза его смотрели печально и беспомощно.
— Ты пролил кровь! — Дештиман ударил его по щеке.
Пощечина прозвучала в тишине, как выстрел.
Дештиман ударил еще раз. Ибрагим не отворачивал лица. Слезы катились по его щекам. Толпа повалила назад в кофейню, увлекая его за собой. Он тяжело рухнул на стул.
— Я убил… Три пули у меня было… Все всадил в него. Будь еще одна — и Мастана убил бы…
Слезы не давали ему говорить. Кто-то, сочувствуя парню, вылил ему на голову кружку воды.
— Позовите его отца! — распорядился Дештиман.
— Не надо, — выпрямился Ибрагим Салих. — Как я ему в глаза погляжу?
— Значит, ты убил? — переспросил для верности староста Керим.
— Я.
— За что? — Староста тронул его за плечо.
Ибрагим вздрогнул.
— Я должен был его убить!
— Сам, значит, сознаешься?
— Сознаюсь, все одно пропадать.
Староста облегченно вздохнул. Преступник сам покаялся. Теперь можно спокойно ждать приезда жандармов.
— Полагается тебя связать, — приступил он с веревкой к Ибрагиму.
— А зачем ты, староста, за жандармов работаешь? — вмешался Дештиман.
Сконфуженный Керим сунул веревку в карман и уселся напротив преступника. Ибрагим пустыми глазами глядел в одну точку. Вдруг дверь тяжело скрипнула. На пороге встал его отец — дядюшка Дурмуш. Он медленно подошел к сыну.
— Ты убил человека… Не ожидал, что придется провожать тебя в тюрьму.
Ибрагим молча рыдал, прижимая руки отца к своему лицу.
— Юсен скоро вернется, забудьте меня, — он судорожно глотнул воздух. — Прости меня, прости!
— Прощаю. — Голос старика дрожал…
Жандармы приехали только под вечер. Старший был сердит.
— Нашли время для убийства. И место выбрали! Сюда и шайтан не сунется.
— Это я! — Ибрагим поднялся со стула.
— Хорошо придумал. Его — на кладбище, а себя — в тюрьму?!
Унтер отстегнул от пояса наручники и нацепил их на Ибрагима, не переставая ворчать:
— Работаешь, как ишак, ни дня, ни ночи не видишь.
— Ночи теперь темные, подождали бы до утра, — предложил староста. — Скажете потом, что искали преступника.
— Нет уж, мы пойдем. Эй, шагай вперед! — крикнул унтер Ибрагиму.
Тот послушно встал впереди всадников. Дядюшка Дурмуш, не шевелясь, смотрел ему вслед.
— Эх! — вздохнул кто-то в толпе. — Хоть и убийца, а все-таки сын родной!
— Не печалься, дядя Дурмуш, видно, такая его судьба.
Старик потер лоб ладонью.
— Видно, так…
Он нагнулся и долго искал на полу упавшую палку, чтобы скрыть от людей слезы.
Услыхав об аресте Ибрагима Салиха, Хасан вспомнил, как таскали в касабу его самого, как, выпуская его, чиновник велел ему прийти еще раз, через неделю. А с тех пор уж не одна неделя прошла. Как бы не было беды! Он решил наведаться в касабу. Оповестил всех соседей, чтобы к вечеру написали письма (в Караахметли почты нет, письма отправляют с оказией).
На другой день вышел с зарей. Шагалось легко, весело. Вот уже и шоссе. Задержался немного у родника. Сполоснул руки, лицо и уселся на свое любимое место под тутовым деревом, потом огляделся. Неподалеку на пригорке маячила повозка Мастана. Хасану стало не по себе, но он отогнал тревогу: «Какое мне до него дело!» — и растянулся на земле, глядя на небо и хлопая себя ладонью по лицу, чтобы поймать щекочущего кожу травяного клопа.
Повозка подъехала прямо к Хасану и остановилась. Из нее вышли Мастан и Алие. Хасан приподнялся.
— Селямюналейкюм, — приветствовал его Мастан.
— Алейкюмселям.
— В касабу?
Хасан кивнул.
— Идите к нам в повозку, — сказала Алие.
— Я груз тяжелый, — улыбнулся Хасан.
— Садись, садись, — поддержал Мастан. — Мои лошади вытянут.
Хасан сел. Если бы не Алие, не согласился бы ни за какие деньги. И почему при этой девушке он так смущается, власть над собой теряет? Вот бы на ком жениться! Да разве она ему пара?
Хасан сидел рядом с Мастаном, напротив Алие. Девушка в упор рассматривала его.
— Какое дело у тебя в касабе? — спросил Мастан.
— Скучно стало, решил погулять.
— Что ж, молодому только и гулять.
— Да, в деревне очень скучно жить, — сказала Алие.
— Нам не привыкать, — ответил Хасан. — Это я так что-то захандрил. Нездоровится вроде…
— От усталости, должно быть, — сказал Мастан.
Разговор явно не клеился. Алие продолжала с любопытством смотреть на Хасана.