Туркестанские повести
Шрифт:
— Ты спишь, Камил?
— Какой там сон! — Умаров резко повернулся на кровати и, приподнявшись, зло ткнул кулаком в подушку. — Голова кругом идет, Алеша…
Алексей присел на край его кровати и попросил:
— Расскажи, как все было. Я не верю, чтобы ты…
— Что? Струсил? — Глаза Камила сузились, брови слились в одну жесткую сплошную линию, — Договаривай…
— Нет, Камил, нет, — поспешил успокоить его капитан. — Я не верю, чтобы ты не сделал всего, что от тебя зависело. Только мне непонятно, почему…
— Хорошо, Алеша. — Голос летчика потеплел. — Расскажу все
Камил взъерошил иссиня-черную шевелюру, вздохнул и, уставившись в какую-то невидимую точку, словно она-то и была ненавистным ему самолетом, начал:
— Нарушителя я атаковал, имея преимущество в высоте. Чтобы наверняка сбить его, ударил залпом, всеми ракетами сразу. Вот здесь-то и допустил просчет… Погорячился и слишком рано открыл огонь. Надо было выждать несколько секунд, чтобы сократить дистанцию и увеличить вероятность попадания. Но… уж больно хотелось поскорее сбить эту сволочь! В общем, поторопился, Алеша…
Карпенко молчаливо кивнул головой. Он понимал чувства друга.
— И потом, — продолжал Умаров, — нельзя было расходовать все ракеты сразу. Останься у меня еще хотя бы одна… — Камил до хруста сжал кулаки, — я бы не упустил его. Поверь мне. А тут вижу — лазутчик уходит. И я решил таранить его. У меня оставалось одно оружие — моя стальная стрела. О себе не думал… Пошел на догон. На такой машине никто еще не таранил… И знаешь, Алеша, как обидно! До слез было обидно. И сейчас обидно… Я уже почти физически ощущал удар по хвосту стервятника… А что получилось? От спутной струи самолета-нарушителя заглох двигатель моей стрелы. Я начал падать. Падал около шести тысяч метров, пока вновь удалось запустить турбину. Но было поздно. Очень поздно…
Камил замолчал. Больше ему нечего было говорить. Не собирался он ни оправдываться, ни просить чьего-либо сочувствия. Какой в этом прок? Ему доверили вылет по тревоге — с него и спрос. Только обидно, что не оправдал доверия однополчан, подвел их…
Зазвонил телефон.
— Да, — равнодушно отозвался Карпенко, — хорошо… — Он положил трубку и сказал: — Приглашают на обед.
— Не хочу… Иди один.
— Не дури, друже, пойдем. — Алексей положил руку на плечо Умарову.
Секретарь партийного бюро (им был Карпенко) собрал людей в классе методической подготовки, стены которого пестрели различными картами и диаграммами. Среди них выделялась схема ночного полета Умарова. Начерчена она была на большом ватманском листе бумаги, и однополчане отчетливо видели на ней все цифровые данные, жирные и штрих-пунктирные линии.
Майор Манохин, проведя ладонью по густому бобрику волос, предоставил слово Камилу. Потом выступили те, кто имел отношение к ночному вылету. Ничего нового к тому, о чем шла речь утром, они не добавили. И только капитан Карпенко сообщил такое, что все выслушали с особым вниманием.
— В неудачном полете наперехват, — приглушенно проговорил он, — виноват и я. Виноват не как штурман наведения, а как секретарь партбюро и бывший командир звена: мало обращал внимания на морально-психологическую подготовку молодых летчиков в период освоения новой техники, не мобилизовал коммунистов на решение этого очень важного вопроса…
Генерал
— Не предостерегли мы его в свое время от излишней порывистости, горячности. А между тем летчик должен быть абсолютно хладнокровным, чтобы мгновенно оценить обстановку и принять единственно правильное решение.
— В чем же ваша главная ошибка? — спросил Плитов.
— В недооценке контроля за работой летчиков, в том числе и Умарова, в воздухе, особенно за их эмоциональными реакциями во время полетов наперехват.
— Несомненно, все это надо учитывать при организации партийно-политической работы, — подчеркнул генерал. — Без обширного, хорошо продуманного комплекса мероприятий по морально-психологической подготовке авиаторов нам не обойтись.
— Нет, не обойтись, — кивнул головой Алексей Карпенко.
— Кроме того, как вам известно, — продолжал Плитов, — неоценимое значение имеет фактор времени. Вот хотя бы такой пример. Из-за опоздания в выполнении команды на две секунды рубеж перехвата смещается на полтора-два километра. На первый взгляд, вроде бы мелочи — секунда, миг. А мелочей-то и нет. Не должно их быть в авиации. В этом вы, товарищи, сегодня убедились еще раз.
После собрания, оживленно переговариваясь, летчики направились к выходу. Каждому хотелось как-то успокоить Камила, сказать ему несколько ободряющих слов, поддержать добрым советом или просто пройтись рядом, локоть в локоть, ни о чем не спрашивая и ничего не говоря.
А Камил, будто отрешенный от всех и всего, низко наклонив голову, молчаливо брел к автобусу, отправлявшемуся с аэродрома в жилой городок.
Часа два спустя Плитов еще раз пригласил командование части в кабинет Орлова.
— Случай со старшим лейтенантом Умаровым, — сказал он, — свидетельствует о том, что полк не готов к проведению предстоящих учений.
Суровые слова генерала заставили Орлова встать. Под пристальным взглядом Плитова лицо подполковника начало багроветь. Такое обвинение — штука тяжелая и может обернуться, как говорят, нежелательными последствиями.
Генерал давно знал этого офицера, любил его и не раз отмечал в своих приказах. Орлов закончил переучивание летчиков на новых самолетах и работает безаварийно; большинство экипажей его части овладели полетами в сложных метеоусловиях и ночью; в полку не было ни одного несостоявшегося перехвата учебных целей. И тем не менее Плитов не мог не сказать Орлову того, что сказан.
— Садись, Анатолий Сергеевич, — кивнул Плитов своей крупной головой и повторил: — Так вот, к учениям полк не готов. А много ли у вас осталось времени? К сожалению, очень мало. И я не убежден в том, что вы справитесь с поставленной задачей. У вас есть какие-нибудь гарантии? — обратился генерал ко всем присутствующим.
Из-за могучей спины начальника смены КП Манохина поднялся плотный, среднего роста, с большими залысинами инженер-майор Зуев, энергичный, инициативный офицер, хороший организатор, понимающий толк в людях и технике.