Туркменская трагедия
Шрифт:
“МЫ ПОЙДЕМ СВОИМ ПУТЕМ”
В августе 1993 года, в интервью американской газете “Лос-Анджелес Таймс” и Бельгийскому телевидению Ниязов заявил: “Мы пойдем своим путем”. Эти слова он повторил и чуть позже в сентябре того же года на встрече со студенческой молодежью Туркменистана. “Сегодня, — сказал президент, — заново открываем для себя свою собственную страницу, свою собственную историю”.
Насколько они искренни, эти слова, насколько велико стремление претворить их в жизнь? В жизни нередки случаи, когда между словом и делом пролегает “дистанция огромного размера”. А не верить Ниязову оснований у туркмен больше, чем достаточно.
“Свой путь” — это чаще всего демагогия, это уловка, отвлекающая народ от реальных трудностей, проблем, ибо Туркменистан ни
Вначале Туркменистан, выбрав чуждую турецкую, с оглядкой на иранскую, модель общественного развития, попытался их скопировать и тем загнал себя в угол. Правда, Ниязову импонировала турецкая система с мобильной армией, крупным полицейским аппаратом и другими органами подавления. Но бывшего первого секретаря ЦК КПТ не устраивала и “чрезмерная” светскость Турции, и ориентир на американский образ жизни, в частности, эмансипация женщин. “Хватит, — заявил он, — этой свободы мы насмотрелись у России, покусившейся на наши национальные обычаи — калым, яшмак — платок молчания”.
Туркменский президент, однако, отдает больше предпочтений иранской модели: там сильно влияние религии, суровее порядки, исходящие из канонов ислама, но зато, по его мнению, они стоят на страже государства. Симпатии Ниязова к Ирану особенно ярко проявлялись, когда президентом соседней страны был Рафсанджани. Но смена правительства в Иране вызвала заметный холод в отношениях двух стран. Тем более в СМИ промелькнуло сообщение о том, что одна из европейских стран, кажется, Бельгия подала в суд на бывшего президента Рафсанджани, обвинив его в вопиющих нарушениях прав человека. Вот только теперь неизвестно, как поведет себя его “брат” Ниязов, некогда чутко внимавший советам и пожеланиям своего иранского коллеги и наставника. Будет ли он по-прежнему носиться с мыслью сбежать за горы, то есть в Иран, как он однажды заявил корреспонденту “WE/МЫ”.
Министр иностранных дел Туркменистана Борис Шихмурадов, не владеющий туркменским языком, почему-то берет на себя смелость утверждать, будто туркмены предрасположены к Ирану. Видимо, он, зная о симпатиях Ниязова к модели соседней страны и ее бывшему лидеру, угодливо подыгрывает своему хозяину.
Впрочем, если смотреть на Иран глазами кипчакского сироты, то не так уж он и плох. Сосед как сосед, самый ближний, под боком, не так далек, как Турция. Ниязову больше всего нравится отношение иранского государства к женщине — чадра, затворничество, многоженство, ранние браки. Может быть, поэтому туркменский президент издал указ, разрешающий браки в 16 лет, а калым — выкуп за невесту и “кайтарму” — возвращение молодой женщины в родительский дом, пока не будет уплачен весь калым? Ныне на это невероятное бедствие, позорный пережиток патриархальщины, с одобрения президента, смотрят сквозь пальцы и даже поощряют, считая это “национальным обычаем”.
Президент Ниязов предпочитает не говорить конкретно о реформах, либерализации, переустройстве Туркменистана. Его речи изобилуют прописными истинами, банальными историями с экскурсом в седую старину, но чаще всего он только прикрывается демагогическими фразами о “чуде возрождения”, о “туркменской модели”, о “самобытности и верности национального пути”, которые ему видятся в “огромных энергетических запасах”, в “гигантском экономическом потенциале”, заложенном в стране.
А сами туркмены ни на йоту не верят президенту Ниязову, ибо знают, что хваленый “свой путь” в действительности — это мир, созданный больной фантазией, где смещены нравственные ценности и где ложь выдают за правду, предательство за верность, вероломство за достоинство, бесчестье за порядочность, и всем людям цена едина: и тому, кто усердно носил воду — источник
ПУТЕМ ОБМАНА И ЛЖИ
(Откровения старого чиновника Халила-ага Аннаева)
Я почти всю жизнь отдал системе Центрального статистического управления (ЦСУ), теперь его называют Туркменстатпрогноз, откуда и ушел на пенсию. Но
Немало я проработал под началом Аки-ага Сафармамедова, человека принципиального, честного, по-разумному дотошного, долгие годы руководившего республиканским ЦСУ. На правах министра он входил в состав правительства Туркменской ССР, чем очень гордился, но депутатом Верховного Совета его упорно не избирали, что очень огорчало старика.
В советское время было заведено, что быть кандидатом в депутаты рекомендовало бюро ЦК КПТ, а уж после этого он начинал избирательную кампанию. Мы, работники аппарата ЦСУ, любившие доброго Аки-ага, знали, почему нашего шефа не прочат в Верховный Совет. Тогдашнее руководство, в частности, первый секретарь ЦК, не жаловало Сафармамедова за то, что он не мог закрыть глаза на то, как отдельные секретари райкомов партии принуждали руководителей райстатотделов завышать урожайность, центнеры, проценты заготовленного хлопка или другого сельхозсырья. Аки-ага, нещадно борясь с приписками, пресекал нарушения, делал их достоянием гласности, но отдельные руководители республики называли его за глаза “плохим туркменом”, “фальшивым патриотом”, нередко обходили заслуженными премиями, наградами, хотя боевыми орденами и медалями была увешана вся грудь, не рекомендовали кандидатом в депутаты, но изгнать с работы не решались. Так и проработал он честно и добросовестно, пока не ушел на пенсию.
С объявлением независимости в Туркменстатпрогнозе сменилось немало руководителей. Одним из них был экономист Байрам Оразов, работник, на мой взгляд, серьезный, инициативный, вдумчивый.
Если предыдущий председатель, проработав, точнее, просидев в руководящем кресле несколько лет, так и не понял сути нашей профессии и, вероятно, смутно представлял куда попал, то новый руководитель быстро освоил ранее незнакомое ему дело. Это были полярно разные люди; если первый отличался неким равнодушием к делу, хотя и писал стихи, то второй выделялся остротой ума, добросовестностью, чем сразу завоевал деловой авторитет в коллективе. Нас же, старых работников, заинтриговала необычная биография нового шефа. Мы случайно узнали, что он сын “раскулаченных” родителей, высланных из Туркменистана в годы коллективизации, познавший на себе унизительное клеймо “врага народа”. Видно, истосковавшись по родной земле, он и работал во благо ее, самозабвенно, не за страх, а за совесть.
Под началом Б. Оразова мы трудились всем коллективом по четко отлаженной системе, памятуя ленинский завет: “Социализм — это учет”. Мне по душе такая система, исключающая обман, приписки, освобождающая человека от насилия над собой, необходимости кривить душой, поступаться совестью. Проще говоря, пиши, как есть, не прибавляй и не убавляй. Это и есть настоящий учет!
Пока еще ежеквартально, каждые полгода и каждый год все местные газеты публиковали сообщения статистиков об экономических показателях народного хозяйства. Все было по-честному: цифры объективно отражали истинную социально-экономическую картину всей республики.
Затем началась свистопляска. Наши сообщения печатать перестали. Почему? Они воссоздавали правду о положении на местах: кризис в сельском хозяйстве пагубно сказывался и на промышленности, в городах и в крупных райцентрах останавливались или не работали на полную мощность промышленные предприятия. Такой вывод можно было сделать из наших сухих цифр.
Нас стали теребить свыше, мол, работаете по старинке, “как при социализме”. Наши отчеты возвращали, а в Кабинет министров шли начисто переписанные сведения, где от наших цифр, выкладок оставались рожки да ножки. А правительственные чиновники, готовя справки для высокого начальства, еще больше приукрашивали обстановку, заботясь лишь о том, как бы не прогневить президента или не испортить ему настроение. Дело дошло до того, что нам из Кабинета министров бесцеремонно указали: “Приводите только выгодные сравнения, к примеру, с предыдущим годом, и то, если там цифры ниже сегодняшних. Не сопоставляйте нынешние показатели с показателями дореформенными. Они невыгодны и не будут ласкать глаз Самого... Манипулируйте!”