Туунугур
Шрифт:
– Затем вот что, коллеги. Нам нужно поднимать уровень нашего вуза. Рособрнадзор требует повышения остепененности. Категорически. Кафедра выпускающая, а людей со степенями раз и... два. Мало. Не пойдёт. Хотите быть полезными - защищайтесь. Мы поможем. Обеспечим. Поддержим. Сроку - год. Чтобы через год был текст диссертации. У всех. Иначе не переутвердим.
– Он повернулся к сосредоточенно кивавшей Шрёдер.
– Вы извините, что я, может быть, не по повестке... Но пользуясь случаем... Мы же все свои... Вот я поставил вас в известность. Чтоб не говорили потом...
– Он опять с каким-то сомнением посмотрел
– Ну и третье... Ольга Валентиновна, может, вы? Тут уже по вашей части...
– Да, Сергей Петрович, спасибо, - включилась Шрёдер.
– Кафедра опять предоставила в учебную часть документы, которые...
– Простите, - прервал её Киреев, вставая.
– У меня замечание как раз по поводу диссертаций.
Лицо заведующей учебной частью обнаружило способность к мимике: Шрёдер поджала губы и глубоко вздохнула, выразительно поглядев на молодого преподавателя. Тот не смутился.
– Я бы хотел поднять вопрос о регламентации рабочего времени. Есть закон, и мы должны ему следовать. По закону рабочее время имеет свой лимит. Который у нас не соблюдается. Когда же нам писать диссертации? Я предлагаю ограничить внеаудиторные часы в соответствии с лимитом рабочих часов в год, или оплачивать переработку.
Праздник единения с руководством рассыпался в прах. Работники не только не хотели рыдать от счастья, польщённые визитом начальства, но и открыто роптали. Надо было принимать меры.
– А вы знаете, - медленно произнёс директор, - что мы оплачиваем только аудиторные часы?
Киреев развёл руками, демонстрируя понимание этого неоспоримого факта. Все сидели, уткнувшись в стол, и только неукротимый Джибраев, как школьник, тянул руку с места и бубнил: "Да-да, есть такой закон".
Сергей Петрович выдержал эффектную паузу и, не обращая внимания на историка, прихлопнул бузотёра как моль:
– Я снимаю ваше предложение.
Киреев огляделся в поисках поддержки, но невольники капиталистического труда, ради которых он подставил выю под нож, сидели, не шевелясь, будто манекены.
– Ольга Валентиновна, продолжайте, - сказал Степанов.
– Так вот учебная часть опять нашла в документации кафедры несоответствия госстандарту. А ведь мы перешли на ФГОС-3 несколько лет назад! Со следующей недели снова меняются требования к оформлению рабочих программ. Кроме того, из Якутска пришёл новый расчёт часов...
Киреев сел, посрамлённый.
– Евреи, - едва слышно проскрежетал рядом Фрейдун Юханович.
Фрейдун Юханович Джибраев хотя и спешил в любой неприятности усматривать еврейские козни, но антисемитом не был. Напротив: историк держался того мнения, что евреи умнее всех прочих народов. Поэтому, если кто-то обходил Джибраева на карьерном повороте или просто вызывал зависть своей ушлостью, у него всегда наготове было объяснение. Понемногу Фрейдун Юханович пришёл к убеждению, что почти все сотрудники института - евреи в большей или меньшей степени. Даже Киреев с его мордовско-ингушской кровью ходил у Джибраева в неявных иудеях, о чём историк со свойственной ему прямотой и сообщил молодому преподавателю. "Фрейдун Юханович, - хохотнул в ответ Киреев.
– Вас послушать, так вы - единственный
Неудивительно, что новая напасть от руководства обострила в Джибраеве старые фобии.
– Вы-то все защититесь, потому что - свои, - переживал он, возвращаясь вместе с Киреевым в кабинет.
– А я пролечу. Меня начальство не любит, это известно. Я ему правду в глаза говорю, хвостом не верчу.
– Что вы страдаете?
– буркнул шедший рядом Киреев, мысленно продолжая спор с директором.
– У вас же диссертация почти готова. А у нас с Александром Михайловичем ещё и темы нет.
– Нет-нет, вы не понимаете! Вас всё равно утвердят, без преподавателя экономики никуда. А Вареникин... он ходы найдёт. Что я, не знаю? Он с замдиректора по науке на короткой ноге. А мне диссертацию ещё шлифовать и шлифовать. Русский-то - не родной, вы же понимаете.
– Ну, давайте я вам отшлифую. Не бесплатно, конечно.
– Возьмётесь?
– возликовал Фрейдун Юханович, останавливаясь.
– Ох как было бы замечательно!
– Но тут же напрягся.
– А во сколько мне это встанет?
– За десять тысяч сделаю.
– Не круто ли?
– Я ж - еврей, - ухмыльнулся Киреев.
– У нас на мелочи не размениваются.
– Спасибо, спасибо вам большое.
– Да не за что. Мы теперь с вами не конкуренты, Фрейдун Юханович. В понедельник напишу заявление об уходе. Достало. Ухожу на вольные хлеба.
Лицо историка вытянулось.
– Анатолий Сергеевич! Где ж я вас буду искать? Не горячитесь. У вас контракт заканчивается летом. Доработаете и уйдёте тихо.
– Тихо, молча, по-английски, - рассеянно произнёс Киреев. Поднял глаза на Джибраева и изрёк: - Но я-то - не англичанин.
Глава вторая
В о ины света
Дверь вагона открылась, и на платформу неспешно сошла молоденькая проводница в зимнем обмундировании. Бросив взгляд на зябко переминающегося Киреева, кашлянула в кулак.
– Здравствуйте, - сказал ей вежливый Киреев.
– Здравствуйте, - кивнула она, ёжась от мороза.
Киреев с невольным сочувствием посмотрел на девушку - такая она была маленькая и невзрачная, да ещё и в пальто на два размера больше: во всём РЖД не нашлось форменной одежды на такую кроху.
Из вагона потянулись пассажиры. Они протискивались со своими чемоданами и сумками через узкий тамбур, окутанные облаками пара. Обнимались со встречающими, смеялись, некоторые закуривали.
Наконец, появился тот, кого ждал Киреев. Бородатый, с футляром для гитары в руках, он бодро сбежал по железным заснеженным ступенькам и подошёл к Кирееву.
– Ну привет, толстый. Как жизнь?
– Привет, бородатый, - ответил Киреев, улыбаясь.
– С прибытием.
Это был Генка, однокурсник Киреева, вместе с ним выступавший когда-то за вузовскую команду КВН. Киреев писал для команды тексты, а Генка кривлялся на сцене, местами даже вызывая смех и аплодисменты в зале. Весомое достижение, если учесть, что половину зрительного зала занимала откровенная шпана, не стеснявшаяся кричать в сторону артистов всякую фигню и оставлявшая после себя груды пустых бутылок.