Тузы за границей
Шрифт:
– Раз уж мы с вами так хорошо знаем друг друга, почему бы вам не развязать мне глаза, Том?
Он говорил и одновременно пытался прощупать его своей силой. Последний физический контакт с карликом имел место десять лет назад, но он не думал, чтобы единожды созданная связь со временем ухудшалась. Утрата власти страшила Кукольника больше всего на свете, за исключением разоблачения; а разоблачение само по себе значило окончательную и бесповоротную потерю силы. Если бы Хартманну удалось снова закинуть свои крючки в душу Гимли, он мог бы по крайней мере сдержать панику, которая бурлила, словно расплавленная магма, где-то в горле.
– Гимли! – выкрикнул карлик.
Грег мгновенно потерял связь. Кукольник отступил. На миг он ощутил ненависть, пылавшую, словно раскаленный провод. Он подозревает!
Под этой ненавистью, под сознательным слоем разума крылась уверенность, что в Греге Хартманне есть что-то, не вписывающееся в рамки обыденности, что-то, неотделимо связанное с кровавыми беспорядками джокертаунских восстаний. Гимли не туз, сенатор был уверен в этом. Но присущая ему болезненная подозрительность сама по себе была чем-то вроде шестого чувства.
Впервые за всю свою жизнь Кукольник столкнулся с возможностью лишиться своей марионетки.
Хартманн чувствовал, что побледнел и вздрогнул, но, к счастью, такую реакцию вполне можно было объяснить реакцией на плевок.
– Гимли, – еще раз повторил карлик. – Так меня зовут. А повязка останется на глазах, сенатор. Вы знаете меня, но этого нельзя сказать обо всех остальных. И им хотелось бы, чтобы впредь все оставалось так же.
– Все равно ничего не получится. Думаете, лыжная маска скроет джокера с мохнатой мордой? Я… то есть, если кто-нибудь видел, как вы увозили меня, они без труда опознают вас и вашу шайку.
«Моя разговорчивость неуместна, – запоздало сообразил он. – Не хотелось бы, чтобы Миллер задумывался над тем, что я мог разглядеть и некоторых из его сообщников».
То, чем его вырубили, похоже, основательно шарахнуло ему по мозгам – что-то вроде электрошока. Давно, еще в шестидесятых, он недолго участвовал в «рейсах свободы» [93] – это было очень в духе многообещающей программы Кеннеди «Новые рубежи», – и всегда была ненависть, хмельная, словно вино, всегда была возможность восхитительного насилия, багрянец и индиго. Но во время марша протеста в Сельме какой-то тупой южанин из национальной гвардии ткнул его электрошокером; этот опыт, по его мнению, оказался слишком личным, и он поспешно уехал на север. Но те давние ощущения были в точности такие, как в лимузине.
93
Автобусные поездки из северных штатов в южные, организованные по инициативе Конгресса расового равенства в 1961 году в знак протеста против расовой сегрегации на автовокзалах южных штатов. После столкновений первых участников рейсов свободы с расистами в Алабаме в их поддержку выступили другие правозащитные группы. Возникшие расовые беспорядки продолжались несколько месяцев.
– Да ну, почему бы не снять с него повязку? – сказал скрипучий баритон по-английски, с заметным акцентом. – Скоро о нас узнает весь мир.
– Ну ладно, – ответил Гимли.
Кукольник ощущал его возмущение даже на расстоянии. Том Миллер был вынужден делить с кем-то сцену, а это ему не нравилось. Сквозь бурление зарождающейся паники начали пробиваться пузырьки интереса.
Хартманн услышал скрип шагов по полу. Кто-то затеребил повязку, чертыхнулся, и он невольно ахнул, когда липкую ленту дернули и она неохотно отстала от его волос и кожи.
Первое,
Они находились в убогой тесной квартирке, неотличимой от миллионов убогих тесных квартирок в любом другом уголке мира. Грязный деревянный пол, полосатые обои в пятнах… По разбросанному повсюду хрусткому и шелестящему мусору Хартманн сделал вывод, что квартира заброшена. И все же в треснувшем шаре люстры на потолке горела лампочка, и он ощущал, что радиатор с гудением гоняет слишком жаркий воздух, как все радиаторы в Германии, пока не наступает июнь.
Он вполне мог находиться в Восточном секторе Берлина – нечего сказать, веселая перспектива. С другой стороны, ему уже приходилось бывать в немецких домах. Здесь пахло как-то не так.
В комнате находились еще трое явных джокеров: один был закутан с головы до ног в пыльную рясу с капюшоном, другого покрывал желтоватый хитин в крошечных красных пупырышках, и еще тот мохнатый, который находился тогда рядом с фургоном. Три молодых натурала на их фоне казались вызывающе нормальными.
Его сила ощущала рядом и других. Странно… Обычно он не мог уловить эмоций человека, если тот не излучал их очень мощно или не был его марионеткой.
Грег бросил взгляд через плечо. Ага, еще двое, на вид натуралы, хотя щуплый юнец в кожаной куртке, прислонившийся к грязной стене рядом с радиатором, произвел на него странное впечатление. Рядом с ним в аляповатом пластмассовом кресле сидел, засунув руки в карманы плаща, мужчина за тридцать. Хартманн подумал, что старший подсознательно пытается держаться подальше от молодого; когда их глаза встретились, он заметил промелькнувшее в них выражение печали.
Возможно, это напряжение обострило его восприятие, возможно, у него просто разыгралось воображение. Но от этого ухмыляющегося юнца исходило нечто такое, что щекотало границы его сознания.
Под чьей-то подошвой хрустнул мусор. Хартманн оглянулся на звук и увидел громадного натурала, одетого в пиджак и брюки странного коричнево зеленого цвета. Он был без галстука, толстая шея выглядывала из воротника рубахи, расстегнутого так, что виднелась поросль седеющих светлых волос на груди. Мощные ручищи лежали на бедрах, так что фалды задрались. Так мог выглядеть герой постановки «Пожнешь бурю» [94] . Длинные волосы были зачесаны назад, открывая высокий лоб.
94
«Пожнешь бурю» – пьеса Джерома Лоуренса и Роберта Ли, написанная в 1955 году и основанная на фактах состоявшегося в 1925 году в США процесса над учителем биологии, обвиненным в незаконном преподавании теории Дарвина.
Он улыбнулся. У него было некрасивое грубое лицо из тех, что нравятся женщинам и внушают доверие мужчинам.
– Несказанно рад познакомиться с вами, сенатор.
Оказывается, это он обладатель голоса, который убедил Гимли развязать ему глаза.
– Перевес на вашей стороне.
– Верно. Однако, полагаю, мое имя тоже должно быть вам знакомо. Вольфганг Пралер.
За спиной у Хартманна кто-то досадливо прищелкнул языком. Пралер нахмурился, потом рассмеялся.
– О, товарищ Молния, я раскрыл тайну? Разве мы не сошлись во мнении, что нам следует выйти из темноты, чтобы выполнить столь важную задачу?