Тузы за границей
Шрифт:
«Одно из лучших моих представлений», – поздравил себя Кукольник.
Маки заколотил ладонями по двери. Молния бросил его. Его терзала боль, а он ничего не мог с ней поделать. Даже если он заставит свои руки перерезать стальной лист.
Вольф все еще здесь. Вольф защитит его… хотя однажды не защитил. Вольф позволил остальным насмеяться над ним – над ним, тузом, Маки Ножом. А Молния последние несколько недель заступался за него. Это Молния заботился
Молния, который не должен был уйти. Но ушел.
Он развернулся, плача, и медленно сполз по двери на пол.
Кукольника распирало от возбуждения. Все получалось в точности так, как он задумал. Его марионетки плясали под его дудку и ничего не подозревали. А он сидел в двух шагах от них и смаковал их страсти, как хороший коньяк. Опасность лишь придавала вкусу терпкости; он – Кукольник, и он владеет ситуацией.
Однако в конце концов пришло время покончить с Маки Мессером и выбраться отсюда.
Аннеке остановилась рядом с Маки и уколола:
– Нюня. И ты еще называешь себя революционером?
Он уселся на полу, всхлипывая, как потерявшийся щенок.
Кукольник нащупал ниточку и потянул за нее.
И товарищ Ульрих добавил:
– Что же ты не удрал вместе с остальными джокерами, гомик сопливый?
– Кройцберг, – сказал Нойманн.
Поникший в кресле Тахион едва нашел в себе силы, чтобы вскинуть голову и произнести:
– Прошу прощения?
Десять часов давным-давно остались в прошлом. Как, он опасался, и сенатор Грег Хартманн.
Нойманн ухмыльнулся.
– Мы их засекли. На это ушла чертова прорва времени, но мы нашли фургон. Они в Кройцберге. Это турецкий район у самой Стены.
Сара ахнула и быстро отвела глаза.
– Антитеррористическая группа ГСГ 9 готова выдвинуться, – сказал Нойманн.
– Они понимают, что делают? – спросил Тахион, вспомнив утренний провал.
– Они – лучшие. Это они штурмовали самолет, захваченный людьми Нура аль-Аллы в семьдесят седьмом в Могадишо. За операцию отвечает сам Ханс-Иоахим Рихтер.
Рихтер был главой 9 й группы федеральной пограничной охраны, ГСГ 9, созданной специально для борьбы с терроризмом после трагических событий на мюнхенской Олимпиаде. Знаменитый на всю Германию герой, он, по слухам, был тузом, хотя никто не знал, в чем заключаются его способности.
Тахион поднялся.
– Идемте.
Левая рука Маки прошла сквозь правый бок товарища Ульриха от основания шеи до бедра. Это было приятно, а от прикосновения кости его пронзила сладкая дрожь, как от наркотика.
Рука Ульриха отлетела. Он уставился на Маки. Губы расползлись, обнажив безупречные зубы, которые трижды лязгнули. Он опустил глаза на то, что еще секунду назад было совершенным телом молодого животного, и дико закричал.
Маки смотрел как зачарованный. От
– Матерь Божья… – выдохнул Вильфрид. Он попятился от того, что осталось от тела его товарища; из уголка его рта стекала тонкая струйка рвоты. Потом он взглянул через плечо Маки и вскрикнул: – Нет!
Аннеке прицелилась из «калашникова» в поясницу туза. Страх судорогой свел ее палец.
Маки выключился. Очередь размазала Вильфрида по стене.
Молния стоял, прислонившись спиной к боку раскуроченного «Вольво», и полной грудью вдыхал воздух напоенной дизельными выхлопами берлинской ночи. Эта часть города была не из тех, где иностранцы чувствуют себя уютно в одиночку. Но это его не беспокоило. Его пугал страх.
«Что на меня нашло? Никогда в жизни такого не было».
Он выбежал из квартиры в ослепительной дымке паники. Но, стоя у подъезда, туз почувствовал, как она испарилась, словно вода, выплеснутая на нагретую солнцем скалу на Хайберском перевале. Теперь он пытался взять себя в руки, не понимая, то ли ему идти выполнять задание, то ли вернуться и отправить вместо себя эту пару злобных волчат, выкормышей Вольфа.
«Папертин был прав, – сказал он себе. – Я превратился в кисель. Я…»
Сверху раздался знакомый тяжкий стрекот. Кровь застучала в венах, словно фреон, он поднял глаза и увидел огненные сполохи, пляшущие на ситцевых занавесках в окне второго этажа.
Все было кончено.
«Если меня не найдут здесь, – подумал он, – тогда, может быть – вполне вероятно, – Третья мировая война разразится не сегодня».
Он развернулся и зашагал по улице прочь – очень быстро.
Хартманн лежал на боку, и половицы ходуном ходили под синяком, который они оставили на его скуле. Как только началась заваруха, он опрокинул стул, к которому его привязали.
«Что, черт побери, пошло не так? – отчаянно ломал он голову. – Этот кретин должен был не пускаться в разговоры, а просто выстрелить».
Семьдесят шестой год повторялся снова. Снова Кукольник со своей самоуверенностью перехитрил самого себя. И это вполне может стоить ему его шкуры.
В носу у него щипало от едкого духа горячей смазки, крови и свежего влажного дерьма. Хартманн слышал, как два оставшихся в живых террориста бестолково топчутся по комнате и переругиваются друг с другом. Всего в нескольких футах от него хрипел умирающий Ульрих. Кукольник ощущал, как энергия уходит из него, точно отлив.
– Где он? Куда подевался этот урод? – спрашивал Вольф.