Тузы за границей
Шрифт:
– Ушел сквозь стену, – сказала Аннеке. Она часто дышала, выдирая слова из воздуха, словно клоки материи.
– Так не спускай глаз со стен. Ох, боже милосердный.
Они стояли, пытаясь целиться одновременно в три стены, и ужас раздирал их невыносимой пыткой. Хартманн разделял его. Чокнутый туз впал в неистовство.
Дико крича, кто-то простился с жизнью.
На мгновение Маки замер, стоя по локоть в спине Аннеке. Он отключил вибрацию, и его рука осталась торчать из груди женщины, как лезвие ножа. Кровь маслянисто пятнала рукав кожаной куртки в том
– Пошла ты! – Он хихикнул.
Сердце в последний раз судорожно содрогнулось вокруг руки и затихло. Включив слабую вибрацию, Маки вытащил руку. И одновременно развернул труп.
Вольф стоял, и щеки у него тряслись. Затем он вскинул автомат. Маки толкнул на него тело Аннеке. Вольф выстрелил. Маки расхохотался и выключился.
Комната наполнилась меловой пылью. Тело Аннеке рухнуло на сенатора. Маки снова включился.
Вольф выкрикивал мольбы – по-немецки, по-английски. Маки вырвал у него из рук «калашников», прижал к двери и не торопясь распилил череп жертвы пополам – точно посередине.
Сара Моргенштерн ехала в бронированном фургоне по расцвеченным пестрыми огнями улицам Берлина и, глядя на лица мужчин из ГСГ 9, которые сидели напротив нее, думала: «Что на меня нашло?»
Она не могла бы сказать, к чему относится этот вопрос, к настоящему или к прошлому – к тому времени несколько недель назад, когда их роман с Грегом только начинался.
«Странно, очень странно. Как я вообще могла подумать, что люблю… этого? Теперь я ничего к нему не испытываю».
Но это было не совсем так. В пустоту, которая осталась на месте любви, начинали просачиваться прежние чувства. Отдающие ядовитым душком предательства.
«Андреа, Андреа, что же я наделала?»
Она закусила губу.
Десантник, сидевший чуть наискосок от нее, ухмыльнулся ослепительными на вымазанном черной краской лице зубами. Она мгновенно насторожилась, но в этой улыбке не было никакого намека на заигрывание, лишь дружеское ободрение человека, идущего на бой с радостью и страхом и желающего немного отвлечься. Она выдавила из себя ответную улыбку и прижалась к Тахиону, который сидел сбоку от нее.
Он приобнял ее. Жест был не вполне братским. Даже перспектива опасности была не в силах полностью изгнать из его сознания нескромные мысли. Как ни странно, она обнаружила, что не возражает против внимания такисианина. Быть может, это потому, что она остро сознавала, как неуместно они здесь выглядят – пара маленьких пестрых какаду среди пантер.
А Грег… Неужели ее и вправду волнует, что с ним сталось?
«Или я надеюсь, что он не выживет?»
Крики прекратились, и жужжание пилы тоже. Хартманн боялся, что они никогда не кончатся. От запаха паленых волос и кости в горло ударила тошнота.
Он чувствовал себя как герой средневековой сказки с иллюстрациями
Мычание, совсем близко: Moritat [104] , «Баллада о Маки Ноже». Безумный туз, замкнувшийся в убийственном неистовстве, шагал к нему, вытянув свою жуткую руку, с которой до сих пор стекали мозги. Хартманн забился в своих путах. Женщина, которую Маки зарезал, мертвым грузом навалилась на его ноги. Он умрет. Разве что…
Желчь обожгла горло при мысли о том, что ему предстояло сделать. Он подавил ее, потянулся к нитке, дернул за нее. Дернул изо всех сил.
104
Песенка уличного певца о каком-либо трагическом событии (нем.).
Мычание утихло. Негромкое постукивание башмаков по деревянному полу прекратилось. Грег поднял глаза. Маки склонился над ним с горящим взглядом.
Он стащил Аннеке с ног сенатора. Для своего роста он оказался довольно силен. Или, быть может, ему просто не терпелось. Маки вернул стул вместе с Хартманном в прежнее положение.
Собственное дыхание почти оглушало Грега. Он ощущал страсть, нараставшую внутри Маки, собрался с духом и погладил ее, затем принялся раздразнивать, разжигать.
Маки встал на колени перед стулом. Он расстегнул ширинку брюк Хартманна, просунул внутрь пальцы, вытащил член наружу, в пропитанный сыростью воздух и обхватил губами головку. Потом принялся двигать головой вверх-вниз, сначала медленно, затем все быстрее и быстрее. Его язык описывал вокруг головки круги.
Грег простонал. Он не может позволить себе наслаждаться…
«Тогда это никогда не кончится», – подколол его Кукольник.
«Что ты со мной делаешь?»
«Спасаю тебя. И обеспечиваю тебе лучшую марионетку из всех».
«Но он такой могущественный, такой… непредсказуемый».
Нежеланное наслаждение смешивало мысли, как осколки в калейдоскопе.
«Но теперь он у меня в кармане. Потому что он хочет быть моей марионеткой. Он любит тебя, так любит, как этой неврастеничке Саре и не снилось».
«Господи, господи, разве я теперь мужчина?»
«Ты жив. И ты переправишь это существо домой, в Нью-Йорк. И любой, кто встанет на нашем пути, умрет. А сейчас расслабься и получай удовольствие».
Кукольник взял верх. Как Маки сосал его член, так он сам сосал эмоции сумасшедшего мальчишки. Горячие, влажные и соленые, они потоком лились в него.
Хартманн запрокинул голову. У него вырвался невольный крик.
Он не кончал так с тех пор, как не стало Суккубы.
Сенатор Грег Хартманн толкнул дверь, из которой давным-давно выбили стекло. Он привалился к стене и стал смотреть на улицу, абсолютно пустынную, если не считать разбитых машин и сорняков, пробивавшихся сквозь трещины в мостовой.
С крыши дома напротив хлынул белый свет, режущий глаза, словно лазер. Он вскинул голову, моргая.
– Господи! – крикнул кто-то по-немецки. – Это сенатор!