Твари в пути
Шрифт:
— Порой мне кажется, что я себе тоже снюсь, — странным, чужим голосом признался Джеймс, устремив взор на жуткую ломку иллюзии на горизонте. Замок рушился, постепенно исчезая и оплавляясь, башни все сильнее обтекали. — Порой кажется, что тело мое отнялось, как затекшая нога, и лежит под серым камнем, заросшим плющом и терном, а впавший в безумие дух мечется в плену, и мне уже не вернуться обратно. Будто я почил безвременно…
Все то, что произошло мгновением позже, молодой паладин воспринял, как в каком-то колдовском дурмане, окончательно задернувшим поволокой бреда измученный разум. Пронзительно заверещал и сиганул с плеча в туман Крысь, впрочем, не забыв спрятать тетрадь и перо в складки своей хламиды. Сэр Норлингтон, внимательно
— Нет, мой принц, — сказал незнакомец, — боюсь, вы опоздали. Он — мой. В бутоне чертополоха я нашел сердце на двух ногах. Время обеда, мой принц? Где же мои вилка и нож?…
Джеймс закрыл глаза, и последнее что он увидел, — это улыбку незнакомца. Последнее, что он почувствовал, — что его куда-то тащат.
Удар плети по спине — не самый приятный повод, чтобы проснуться. Особенно если всю ночь снились кошмары, и единственное, что еще помогало хоть как-то держаться, — вера в избавление от ужаса, ст`oит лишь широко открыть глаза и покинуть мир грез. И тут тебя будят подобным образом… Мало того что это больно, так ты при этом еще явственно осознаешь, что просыпаться незачем — реальность гораздо хуже, чем самый кошмарный сон.
Но нельзя не просыпаться — ты обязан, ведь мир бодрствующих вцепился в тебя своими когтями. Никто не позволит тебе спать вечно и бродить по сновидениям сколько вздумается. Все мы что-то должны себе или другим, и именно это обстоятельство заставляет нас каждое утро открывать заспанные глаза, возвращаясь туда, где мы — не нужно себя обманывать — по большей части никому не нужны, ведь мир прекрасно обойдется без нашего пробуждения, возможно, без нас ему станет даже спокойнее, но — странное дело — мы так не хотим в это верить…
Джеймс открыл глаза и закричал. Наверное, он начал кричать еще во сне, в… там, где он раз за разом пытался спасти дорогих его сердцу людей, но всякий раз не успевал на какую-то долю мгновения. Они все умирали у него на глазах: родная, милая Инельн, леди Изабелла де Ванкур, старый лорд Уильям де Нот (даром, что он уже числился в стране мертвых), леди Агрейна, его дочь. Кто-то из них сгорал в огне, запертый у себя в покоях, кому-то на глазах у бессильного Джеймса перерезали горло, или же одинокая фигура третьего летела вниз, падая с высокой башни…
Джеймс кричал. Теперь уже не только от ужаса, но и от боли. За первым ударом последовал второй, пришедшийся все туда же — по его оголенной спине. Он почему-то лежал ничком на земле. Еще ничего не соображая, но при этом уже догадываясь, что валяться в холодной грязи и сносить побои — наихудший вариант из возможных, Джеймс попытался встать на четвереньки.
— Вот так-то лучше, падаль, — донеслось сверху. — Подъем, я сказал!
Последовал новый удар, но уже слабее. Так сказать, для поощрения. Джеймс охнул от боли, но все же смог понять, что эта боль не такая острая, как могла быть. Кто бы мог подумать, что удар плети может быть даже щадящим… Собравшись с духом, молодой рыцарь поднял взгляд и поднялся сам.
Дул пронзительный ветер, расшвыривая вокруг красно-желтые листья. Собиралась очередная лиственная буря. Небо над головой было низким-низким, и в непроглядные тучи будто кто-то намеренно набрал чернил. Это был поворот дороги — подумать только, все-таки здесь есть торные пути! — широкий распадок между холмами. Плющ, затянувший надгробные камни, дрожал и колыхался на
И даже помимо кошмаров, плети и непонимания происходящего это было поистине ужасное пробуждение. Худшее за всю жизнь сэра Джеймса Доусона. Обнаженный по пояс, босоногий и мелко дрожащий от холода, он стоял перед своим мучителем — высоким, на две головы выше него самого, существом в длинном алом колпаке и вишневом камзоле, который дополнял такого же цвета тяжелый плащ, подбитый мехом — подол этого плаща был так длинен, что растекался на земле вокруг существа на несколько футов. Высокие сапоги мягкой кожи были оплетены колючими лозами терновника, концы которых торчали над пятками наподобие странных немыслимых шпор. На Джеймса презрительно и злобно взирало столь отвратительное лицо, что даже среди гоблинов подобные уроды, должно быть, встречались не часто. Глаза под морщинистыми веками были глубоко посажены, причем из левого шляпкой наружу торчал ржавый гвоздь. Судя по всему, гвоздь нисколько не мешал незнакомцу, поскольку двигался вместе с глазом, когда походящее на гоблина существо переводило взгляд. Зрачок правого глаза чернел и по форме напоминал молодой месяц. Нос обладателя алого колпака был длинным и сломанным посередине, как треснувший древесный сук. По-лягушачьи широкий рот кривился в ухмылке, из которой торчали неровные зубы, выступающие из-под выпяченной нижней губы.
— Рассматриваешь нас? Смеешь рассматривать Наше Высочество? — Голос незнакомца напоминал звук удара меча по камням: он был звонок, но при этом невероятно глубок, как будто говорило не одно существо, а как минимум пять. И это зловещее эхо пугало сильнее всего.
— Нет, я… — начал было Джеймс, но незнакомец замахнулся плетью, свитой из длинных огненно-рыжих волос.
— Молчать, когда с тобой говорит благородная кровь! Или я велю сшить твои зубы железной нитью!
Кругом зазвучал лающий смех.
К несчастью для Джеймса, вельможа с плетью был не один — рядом стояло еще несколько подобных тварей, в своей уродливости один страшнее другого. Одеты они тоже были по-разному: некоторые носили изысканные, облегающие стройные фигуры камзолы, в то время как остальные выглядели не в пример беднее. Достоянием последних являлись штопаные кафтаны и грязные плащи, напоминающие лоскутные покрывала, а также огромные железные башмаки. И все же при всей несхожести тварей у всех была общая черта: голову каждого венчал длинный алый колпак (все колпаки были разной формы, длины и кроя). У одних они достигали земли, у других — разделялись на два, три, пять хвостов, у третьих — нелепыми горбами и изломами торчали в стороны, будто на каркасе.
Один из этих гоблинов подбежал к главарю с плетью в руке и что-то затараторил тому на ухо. «Их Высочество» слушал взволнованно — его глаза шныряли по сторонам, отчего гвоздь в одном из них носился туда-сюда. А еще он злился…
— Так велите ему собираться скорее! — сказал он раздраженно. — Если уж я запер все свои сундуки, то Ржавый Форгин и подавно мог бы поторопиться! — и доверительно повернулся к Джеймсу. — Эти из семьи Крраэ такие неповоротливые и ленивые…
Посланец попытался было оправдать копающегося Ржавого Форгина из семьи Крраэ:
— Но ведь у него…
— Мне плевать на то, что он выращивает новое сердце в своей банке! Руки же у него не отнялись, чтобы вещички складывать? Пусть пошевеливается! Если он не будет готов до того, как ветер причалит здесь свой корабль, ему же хуже…
Приученный быстро определять ситуацию, молодой рыцарь успел понять, что находится в походном лагере. Неподалеку, у обочины дороги, стояли кругом не менее дюжины фургонов со снятыми навесами, на длинных шестах висели фонари, разливающие по склонам холмов дрожащий рыжий свет. К фонарям липли клочья тумана, и ветер отчего-то никак не мог их развеять. При этом он со злобой отыгрывался на шатрах, вырывая из рук обладателей алых колпаков канаты в попытке смять матерчатые укрытия.