Твердь небесная

Рябинин Юрий Валерьевич

Прежде чем им выходить, мандарин попросил подполковника Годара надеть облачение ламы. Благо такого добра там было вдоволь. В просторном сером халате и в высокой шапке с меховым гребнем, напоминающей каску кирасира, в Годаре вряд ли можно было издалека узнать одного из офицеров. А предъявлять его татарам для ближайшего рассмотрения в планы сановника отнюдь не входило. Как только они вышли из дверей пагоды, маньчжуры подали им коней, и они, в сопровождении нескольких конвойных, быстро ускакали.

Большая же часть прибывших с мандарином маньчжуров так и осталась на площади. Они по-прежнему стояли фронтом к толпе, недвусмысленно показывая всем своим видом, что не намерены никого подпускать к пагоде. Одновременно с этим какой-то маньчжурский военачальник вступил в переговоры с главарями степняков – он убеждал их отказаться пытаться добраться до забаррикадировавшихся в пагоде офицеров, пугая возможными большими потерями и прочим. Так ему велел действовать

высокий сановник с белым журавлем на груди.

Член императорского совета с подполковником Годаром прискакали к гигантскому дворцу с немногочисленною стражей из тех же желтознаменных маньчжуров у входа. И мандарин повел его в свои апартаменты. Они долго шли по всяким коридорам, лестницам, переходили из помещения в помещение, из зала в зал. Казалось бы, подполковника Годара, свитского офицера французского императора, имеющего свободный доступ в любой дворец Парижа и Версаля, включая Лувр и Трианон, трудно было еще чем-то удивить. Но дворец Юнг-минг-юна совершенно потряс его. Такой роскоши и такого обилия богатства он прежде не видел и даже не думал, что все это может существовать и на самом деле, а не только в восточных сказках. Годару теперь, наверное, неуместно было думать о чем-то, кроме как о собственной судьбе, которая ему все еще представлялась отнюдь не в радужном свете, но он не удержался и спросил у своего спутника: неужели все бесчисленные предметы желтого металла, которые он тут видит, золотые? Сановник в ответ лишь удивленно пожал плечами, имея в виду ответить: а из чего же еще они могут быть сделаны?., странный вопрос…

Но каким потрясающим ни было зрелище, представшее перед ним, подполковник Годар не мог не обратить внимание на одно удивительное, казалось, в данной ситуации обстоятельство: в огромном дворце не было не только войска, но даже и никакой прислуги, сколько они шли по этому нескончаемому лабиринту, и той не было видно. На входе во дворец стояло двенадцать стражников-маньчжуров. Годар подумал: пусть в этом дворце даже и десять входов и у каждого стоит по дюжине солдат, все равно получается, что стражи тут не более ста двадцати – ста пятидесяти человек; да тут одних залов и комнат больше, – как же такая стража будет охранять дворец, если дикарям-татарам вздумается искать поживиться здесь чем-нибудь?

Наконец, они пришли в какие-то отдаленные покои, особенно не отличающиеся, впрочем, богатством интерьера от остальных помещений дворца: стены, потолок, обстановка – все преимущественно в желтых тонах, – те же золотые драконы повсюду, куда ни посмотришь – нарисованные, вышитые на тканях, вытканные на коврах, вырезанные из дерева, разного размера и формы, – с теми же фигурками животных и птиц – фарфоровых, из дорогого камня, позолоченных, а иногда и целиком золотых, – с иероглифами на стенах, с ширмами, фонариками, шелком и парчой.

Мандарин, с чисто восточною деликатностью выщцав, пока Годар оглядит достодивности и освоится в диковинной для него обстановке, сказал: «Господин подполковник, прошу не удивляйтесь, но я вас пригласил сюда, потому что крайне нуждаюсь в вашей помощи». – «Я не ослышался?..» – спросил изумленный Годар. «Нисколько, – спокойно продолжал китаец. – Вы, разумеется, не могли не заметить, что здесь – в Юнг-минг-юне – властвует единственно это распоясавшееся, озверевшее татарское стадо». – «Но, ваше превосходительство, – не удержался заметить ему Годар, – это, прежде всего, нелестно для вас же: если китайское правительство так устроило свою армию, что она по собственному произволу превращается в стадо, как вы изволили их назвать, то, значит, ваше правительство достойно такой… армии». Сановник выслушал это с обычным своим спокойствием. «Вы правы, – согласился он. – Война проиграна, и все рушится – армия, государство… И мы этого достойны… Кстати, все в точности, как и у вас в Европе. Знаете, для чего император уехал из столицы? – это сигнал для всех нас – высших государственных сановников – принимать яд. Правильно! – должен же кто-то быть виноватым в случившемся. А император, как известно, всегда безгрешен. Скажите, как вы, человек военный, оцениваете положение, в котором я здесь нахожусь? – мои полномочия подкреплены лишь сотней надежных солдат! И с такою силой я должен поддерживать порядок и законность на необъятном пространстве! в целом городе! Да, произошло непредвиденное – сорокатысячное войско татар, в победе которого никто не сомневался, было совершенно разбито вашими гораздо меньшими силами. И уж тем более никто не мог предполагать, что остатки этого войска превратятся в разбойничью ораву, без разбора грабящую и убивающую всех, кто встречается на их пути, – и своих, и чужих. По сути, Юнг-минг-юн взят ими, будто иноземными завоевателями. И в том, что в императорской резиденции еще не начались повальные грабежи, представьте, ваша заслуга – вы со своими людьми на время отвлекли на себя их внимание». – «Выходит, мои товарищи ценою своих жизней спасли императорскую резиденцию от разорения?!» – воскликнул Годар. «Вот именно! – подтвердил сановник. – Цена этих богатств – жизнь

ваших людей. Да и, кстати, ваш личный подвиг тоже: не окажи вы столь ожесточенного сопротивления, здесь, может быть, уже были голые стены. Но давайте пройдем в соседнюю комнату. Мне нужно вам кое-что показать». И сановник направился к двери, жестом приглашая подполковника Годара следовать за собой.

В соседней, меньшей по размеру комнате Годара ждала новая нечаянность – там стояли в ряд несколько красных лакированных гробов, особенной китайской формы: глубокие, похожие на саркофаги, с массивными крышками.

«Вот, господин подполковник, – указывая рукой на гробы, сказал мандарин, – вот для чего я вас пригласил». Годар понимающе покачал головой, показывая, что не испуган и не удивлен, – он знал, на что шел. Но китаец, оказывается, вовсе не то имел в виду, о чем он подумал. «Для вас, как для патриота, наверное, нет больших забот, нежели всячески доставлять пользу отечеству, – продолжал сановник, – поэтому, не сомневаюсь, вы поймете и патриота чужой земли. Помогите-ка мне». Китаец ухватился за крышку одного из гробов. Подполковник Годар взялся с другой стороны. И они сдвинули крышку в сторону.

Готовый уже к любому финалу, не страшась самой смерти и даже безусловно убежденный, что китаец по восточному обычаю любезно знакомит его с пристанищем, где ему предстоит быть упокоенным навеки, бесстрашный подполковник, заглянул внутрь гроба и… нет, не растерялся и не смутился, – это не те чувства, – а именно испугался, вздрогнул, как ошеломленный внезапным криком на ухо или хлопком за спиной. Человек всегда пугается неожиданного. Если бы Годар обнаружил под крышкой расчлененный труп, это теперь, может быть, и не произвело бы на него особенного впечатления. Но то, что предстало его взору, он увидеть здесь не ожидал ни в коем случае, – гроб был почти полон золота. Там были беспорядочно навалены в основном предметы, имеющие культовое назначение – статуэтки божеств, подсвечники, кадильницы, вазы. «Что это?» – непроизвольно вырвалось у подполковника. Но сановник вполне понял его состояние. «Это сокровища Юнг-минг-юна, – спокойно объяснил он. – То есть половина сокровищ. А здесь, – он указал на соседний гроб, – другая половина. И она ваша».

Годар с трудом уже понимал, что происходит. У него голова пошла кругом. Безотчетно он рванул верхнюю пуговицу мундира, словно ему не хватало воздуха.

«Видите ли, господин подполковник, – продолжал китаец, – я не случайно сказал, что мне, так же как и вам, дороги интересы моего отечества. Война проиграна. Власти в стране нет. Собственная армия сделалась опаснее иноземного войска. Что на моем месте должен сделать всякий патриот? – хотя бы спасти богатства, сколько можно, чтобы в будущем обратить их на пользу отечеству. Вот они эти богатства. Вообще, все, что осталось в Юнг-минг-юне, по сути, принадлежит мне. Потому что любую недостачу всегда можно оправдать безвластием, бессилием защитить ценности от всякого рода грабителей – вышедших из повиновения своих или одержавших победу чужих. Но владеть этими ценностями мало. Их нужно еще сохранить. И вы мне поможете это сделать», – сказал он так, будто дело было уже совершенно решенное. «Каким же образом я могу вам помочь? – удивленно спросил Годар. – Я и мои люди – мы сами нуждаемся в помощи, в защите. Нас и взвода не наберется…» – «Верно, – взвода будет недостаточно, – подтвердил мандарин. – Сокровища должна охранять вся англо-французская армия». И видя, что подполковник уже решительно не понимает его загадочных слов, он объяснил, наконец, в чем же именно состоит его замысел: «Сокровища останутся в неприкосновенности, если в гробах будут положены еще и покойники – те люди из вашего отряда, которые нынче были казнены. Но уже для безусловно верного успеха нам нужно, чтобы все думали, будто среди прочих здесь лежите и вы. Тогда ваше командование обеспечит погибшим героям и надлежащую охрану, не ведая, что заодно охраняет и драгоценности, и позаботится похоронить их с воинскими почестями, не подозревая, что вместе с ними закапывает в землю золото. Нам же останется только спокойно откопать его через какое-то время».

Тут только подполковник Годар и осознал весь план хитроумного китайца. «Допустим, – сказал он, – я соглашусь сделать все, о чем вы говорите. Но это же будет выглядеть как дезертирство – во время войны исчезнуть, спрятаться. И как я потом объявлюсь живым?» – «Я уже не раз вам заметил, что война, по существу, окончилась, – отвечал сановник. – И ваше нахождение в строю – это теперь не более чем соблюдение формальностей. А что касается вашего дезертирства, как вы говорите, то с этим вообще никак невозможно согласиться: дезертир – это тот, кто прячется от опасностей, кто ищет собственного спасения в ущерб интересам своих ближних, своего народа, – вы же, напротив, отправились в стан к врагу, искупая своею жизнью жизнь соратников. Вы себя добровольно принесли в жертву. Это подвиг, а не дезертирство. А как вы затем объявитесь живым, вы спрашиваете? Уверяю, вряд ли у вас возникнут какие-то трудности, когда вы будете иметь целый гроб золота. Это только у бессребреников кругом трудности».