Твёрдость по Бринеллю
Шрифт:
Стол на террасе не пустовал. За ним сидели все те же — Щерба, его гость; зареванная Лялька и скромный молодой человек, совсем парнишка, — чуть-чуть поодаль.
— Племянник мой, машину я ему продаю, — представил его Щерба, как будто и не было утреннего разговора о продаже, своему другу.
— Молодец, молодец, покупай, очень хорошая машина, не пожалеешь, — замазывая прежний грешок, бесстыже нахваливал дружок развалюху дяди Миши.
— Продаю только потому, что племянник просит, так бы не продал ни за что, — чуть не прослезился сам Щерба.
— Конечно, дядя Миша, я ведь понимаю, — лепетал доверчивый парнишка.
Людмиле хотелось крикнуть ему: "Открой глаза!" — но она решила положиться на то, что, может быть, волей судьбы сделка все же не состоится,
Племянник, так и не удосужившись быть приглашенным к столу, но немало обнадеженный, вскоре робко попрощался и ушел.
— А на что новую-то будешь покупать? Денег хватает? — поинтересовался дружок.
— Любовница добавит, — захохотал Щерба, не стесняясь присутствия дочери. — Что, Щерба, первый раз слышишь? — пьяно обратился он к ней. — Учись, учись, — подковырнул он хлебнувшую мужской неверности Ляльку.
— Танюшка, пошли в столовую, — позвала дочь усталая Людмила. Однообразная картина на террасе ей уже стала надоедать.
Но когда к вечеру они вернулись во двор с пляжа, стол снова стоял посреди веранды, и вся разгоряченная морем, солнцем и вином компания, включая гостей и хозяев, заседала за ним. Не было только Ляльки — видно, уже уехала и "внучечку" прихватила, освободила такое нужное сейчас для желанных гостей место. Гости как раз приступали к десерту: разрезали на столе огромную желтую дыню, которую привезли с собой. Танюшка никогда не видала таких дынь и, остановившись поодаль, с удивлением и любопытством, но, тем не менее, с достоинством, наблюдала за этой процедурой. Людмила прошла мимо стола в свою комнату и вдруг, вслед, услышала грубое Ольгино, сказанное явно Танюшке: "Чего встала? Брысь отсюда!" Людмилу словно током ударило: видно, под спокойным, изучающим взглядом ребенка у хозяйки кусок застревал в горле. На нее было зашикали женщины: окна на террасе раскрыты настежь, слышимость хорошая; но Ольга спьяну распалилась еще шибче: "Если ее мать не воспитывает, так я укажу, где ее место! Нечего ей тут стоять!" И это вместо того, чтоб угостить малышку кусочком дыни, как сделал бы любой, даже голодный, человек! У Людмилы кровь закипела: "Так вот оно как… Не то что с ребенком — с собакой так не обращаются!.." Она затаила обиду, а вечером вышла на тропу войны: впервые "забыла" пожелать "доброго вечера" при встрече хозяйке. И наутро как бы "не заметила" ее тоже. Но хозяйка, оказалось, все же была женщиной, а не бесчувственным бревном, поэтому, когда Людмила вечером готовила ужин, она сама подошла к ней, спросила небрежно:
— Что это ты, как будто здороваться со мной не желаешь?
— Да, не желаю.
Слова Людмилы прозвучали громом среди ясного неба. Все присутствующие на террасе окаменели, гости застыли с испуганно раскрытыми ртами: "Что, бунт? Какая-то козявка посмела…"
— Чем это я перед тобой провинилась? — уперла руки в боки хозяйка.
— Просто я слышала, как вы разговариваете с моей дочерью, — ответила Людмила как можно спокойнее, хотя ее трясло; нож валился у нее из рук.
— С ее дочерью, нет, вы посмотрите, — тут же заверещала хозяйка. — С ее дочерью!!! Ее саму подобрали, все условия ей создали, а она еще выкаблучивается! Миша, нет, ты посмотри, она со мной здороваться не хочет — думает, деньги заплатила, так можно теперь не здороваться! — метнулась Ольга в дом к мужу.
Из открытого окна раздался хриплый голос Миши:
— Да брось ты ей ее деньги, пусть катится на улицу, га-а-вно такое, гони ты ее сейчас же! — в один миг завелся Миша, отделенный от Людмилы только занавеской окна.
"Ах, ты, сволочь, вот как ты раскрылся, а давно ли сюсюкал? — изумилась Людмила. — Ну ладно же…"
— Да кто ее возьмет с дитем, кому она нужна, — тут же начала отыгрывать назад Ольга.
"Да уж, двести пятьдесят рублей на дороге не валяются, расстаться с ними — все равно что… серпом по яйцам полоснуть. Это мой
Но Миша, что-то смекнув, больше не кипятился.
Покормив кое-как Танюшку, Людмила прошла мимо изумленно молчавших гостей и закрылась в своей комнате. "Дикий, бесчеловечный город, и люди-то — не люди, а волки…" — Людмила принялась размышлять о том, почему в городе — детском курорте — жители, богатеющие на детских болезнях, ненавидят детей…
Ночью за стенкой, где спали на двух кроватях гости, вдруг раздался плач — плакала и не унималась девочка, которая приходилась внучкой гостю "дяди Миши", то есть дочерью уехавшим Лене и Вове. Женщины начали шикать на нее, чтоб она замолчала, но ребенок все не унимался. Это могло не понравиться хозяевам… Дед девочки не выдержал, пришел с террасы, где он спал:
— Да уймите ее, заткните же чем-нибудь!
Людмила содрогнулась. Кошмар! Уже и заплакать ребенку нельзя — вдруг хозяевам досадит, начнут выказывать недовольство; а они сами, хоть и бывшие друзья, здесь — люди без прав, и не дай Бог им, как и Людмиле, тоже нарваться на грубость…
— Ушко у нее болит, перекупалась наверно, — оправдывалась бабушка перед дедом.
Людмила не выдержала, вышла к ним:
— Давайте я вам лекарство дам, как рукой снимет, я Танюшку свою недавно так лечила.
Она принесла таблетки. И анальгин снова сыграл свою чудодейственную роль: ребенок быстро успокоился и уснул.
— Господи, спасибо вам, вот спасибо, — зашептала, приоткрыв дверь Людмилиной комнатки, благодарная бабушка.
— На здоровье, — ответила Людмила. — "Оказывается, и среди них есть люди — хоть и шепотом, но поблагодарили…"
Но утром на Людмилу вновь смотрели как на прокаженную, и те же женщины ее как бы не замечали: ночные волнения были уже напрочь забыты.
Людмила очень-то и не огорчилась — к таким метаморфозам она еще у себя на работе привыкла, где с ней при начальнике никто не здоровался лишь потому, что он держал ее в опале. Правда, такое поведение ей казалось странным, и она никак не могла понять: то ли это манеры хорошего тона, то ли это подлость человеческая. Скорее, она склонялась к последнему. Ну да не первый раз таких людей встречает, и не последний. И вообще, может быть, в иных обстоятельствах, у себя дома, они все очень милые и хорошие люди… Не детей ей с ними и крестить!
Людмила собралась весь день посвятить поиску билетов до дома, желательно на ближайшие числа — дальнейшее пребывание здесь ей казалось весьма кислым, и присутствие моря уже не помогало. Она решила поехать для этого в Севастополь — город закрытый, отдыхающих там меньше, билеты, значит, достать легче. А командировочным удостоверением в Севастополь она еще в родной конторе запаслась — на всякий "пожарный" случай. Вот оно и пригодилось: билет до Севастополя им продали беспрепятственно.
Отправились они с Танюшкой морем.
В городе нашли знакомую авиакассу, что недалеко от Херсонеса, и отстояли два часа в очереди — без очереди их не пустили, хотя, по советским законам, Людмила имела право взять билет без очереди, ведь ее ребенку не было еще пяти лет. Когда наконец Людмила добралась до кассира и попросила билет на Архангельск, услышала знакомое: "Билетов нет". Как будто вся страна в этом году отдыхала именно в Крыму…
— Ну, тогда дайте билет в Ригу, на самое близкое число.