Твёрдость по Бринеллю
Шрифт:
Кассирша заворчала:
— Мне самой нужен билет в Ригу, только неделей позже, а я не могу купить — их нет!
Тогда Людмилу осенило (вот что значит экстремальная ситуация):
— У меня есть билет в Ригу на нужное вам число. Я вам его сейчас сдам, а вы мне продадите билет до Архангельска.
— Покажите билет! — кассирша тщательно его изучила и обрадовалась: — Сдавайте!
— Нет, сначала — билет в Архангельск!
Через пять минут все было готово: и в Архангельск билет нашелся, и от ненужного билета в Ригу, где живут такие же "детолюбивые" латыши, Людмила избавилась. Она вывела измученную Танюшку на улицу:
— Ура, Танька, теперь мы уедем домой раньше, и даже с точным
Облазав развалины, они вернулись на пристань. "Дома" неприятности их тоже не ждали, до конца вечера день ничего плохого не принес: хозяйка лепила пельмени, ей помогали все гости. Была полная идиллия. Танюшку впервые не прогнали и почему-то тоже разрешили принять участие в лепке, наградив за работу тремя пельменинами, впервые открыв (и даже похвалили), что она хорошая девочка и помощница. "Поздновато открытие сделали", — печально подумала Людмила.
Тем же вечером произошло и еще одно знаменательное событие: в комнате Людмилы, на столе, взорвалась банка с абрикосовым варевом, которую хозяйка когда-то милостиво предложила Людмиле, и к которой Людмила, после ссоры, прикасаться не хотела, а решила оставить эту банку хозяйке на память и тем самым хоть чуть-чуть, да досадить ей. Но Вышний Судия, который добродушно простроил весь сегодняшний день, распорядился по-другому, отняв у Людмилы единственную, казалось, возможность насолить Ольге: банка разбилась, содержимое растеклось, о чем Людмила торжественно и сообщила хозяйке. "Даже варенье не выдержало наших кислых отношений", — подвела черту Ольга, и Людмила согласилась.
Потом Людмила пыталась читать Танюшке "Тома Сойера", но Попугаихина собака во дворе так громко и противно тявкала, что чтение пришлось отложить и улечься спать.
"Странный город, странные люди, все странное…" — думала Людмила засыпая, а ночью ей снилось, что кто-то угнал из-под окна драндулет дяди Миши, и она радовалась тому, что его бесстыжая сделка с племянником не состоится…
Но наутро машина стояла под окном и, мало того, вся компания, как видно, собиралась катить "на лиман" на двух машинах. "Значит, их сегодня не будет, — обрадовалась Людмила. — Урра! Красота!"
Людмила проводила, как всегда, заспанную Танюшку к выгребной яме и подстраховала ее над огромной зияющей дырой, чтоб она туда, не дай Бог, не провалилась.
Дорожка к яме проходила мимо Попугаихиных владений и "становища" семьи азербайджанцев, ее постояльцев. Семья, как всегда, готовила сочный и обильный завтрак во дворе. Затем мужчины — отец и сын, — по заведенному раз и навсегда распорядку, пойдут к морю и на рынок за мясом, а женщины — мать и дочь — проведут весь день во дворе, занимаясь стряпней. Потом, к ночи ближе, мужчины выведут их прогуляться на набережную, а завтра все повторится сначала. Если б Людмила не побывала уже в Азербайджане и не отудивлялась, глядя на отношения женщин и мужчин, там, она бы, может, удивлялась этим порядкам здесь. А так — все казалось ей нормальным, размеренным, степенным, хотя для нее — неприемлемым.
С утра они с Танюшкой направились в музей, на выставку старой фотографии, — посмотреть, какой была раньше Евпатория, еще до снесения ее куполов, и евпаторийская здравница тех лет. Фотографии поразили Людмилу тогдашней евпаторийской панорамой, грязевой лечебницей, красивыми, здоровыми на вид, ухоженными детьми, которые еще до революции отдыхали здесь, — не было и намека на тех ужасных инвалидов и дебилов, которыми сейчас заполонена Евпатория, и которых Людмила часто встречала на улицах и пляжах. Все сейчас изменилось
Людмила и Танюшка съездили на пляж, погуляли по набережной, сфотографировались, а вечером, усталые, приползли домой. Оставив дочь во дворе, Людмила направилась в дальний угол, к "удобствам", мимо семьи азербайджанцев, которые на сей раз дружно жарили шашлыки — дух от них стоял на весь двор.
Не успела она прикрыть за собой дверь, как услышала ругань Попугаихи и плач Танюшки. Прислушалась — Попугаиха орала на ребенка. Людмила заторопилась во двор — действительно, это ее Танюшка, стоя неподалеку, плакала, а всегда молчаливая Попугаиха (не иначе из солидарности с соседями) орала на нее:
— Иди, иди отсюда, там арай, там арай, нечего тут арать, ишь, научилась арать, никогда не ходи больше сюда!
Людмилу, в который раз уже за последние дни, заколотило: "Ага, и ты решила свою лепту внести…"
— В чем дело? — обратилась она к Попугаихе.
— Ходит тут, арет — пусть туда идет, иди-иди, там арай! — тыкала пальцем Попугаиха в сторону соседской террасы.
Людмила взяла Танюшку за руку:
— Что такое, Таня?
— Мама, я к тебе хотела, пописать, а собака… — плакала, не успокаиваясь, Танюшка.
"Ясно — собаки испугалась…" Попугаихина собака никому по двору пройти не давала — всякого облает. И никакого уему нет. У Людмилы сколько раз нога чесалась дать ей под черный зад — ни на минуту ведь не умолкает со своим гавканьем. Но, значит, собаке можно "арать", а ребенку нельзя… "О, невыносимые, злобные люди, людоеды, чтоб вам всем тут провалиться, чтоб вас ваши же пороки заели!.." — взвыла Людмила. Осадив Попугаиху, она повела дочь в угол двора, на дыру.
Через несколько дней Людмила, подхватив тяжелые чемоданы, молча спускалась с террасы, молча их уход "не замечали" гости и хозяева дикого дома, но как только они с Танюшкой вышли за ворота ненавистного двора, она опустила чемоданы на землю и так легко вздохнула, как будто вышла наконец на волю из ужасной, страшной тюрьмы с ее уродливыми порядками. Но теперь она была свободна, никакие Щербы ей были не нужны, и она как на крыльях полетела к остановке трамвая, не замечая тяжести чемоданов и подхлестывая Танюшку: "Домой, Господи, домой!.."
В трамвае рыжий и ражий парень, которого она попросила помочь ей занести чемоданы, внезапно разразился бранью, обозвал ее "грязной кацапкой" и, под удивленным взглядом Людмилы, продолжал ругать ее, пока не вышел — наверно, очень хотел подчеркнуть, что он украинец, и что "грязных кацапов" ему здесь не надо; но Людмила не отвечала ему: она знала, что это последнее дикое проявление ее дикого отдыха; через несколько часов она окажется дома, в своей комнате, и еще на год отгородит ее стенами себя и дочь от диких, диких, диких, диких людей!..