Твердые реки, мраморный ветер
Шрифт:
Кряхтя, я приподнялся, стараясь не особенно шевелить испачканной ногой. Боли уже почти не было. Еще надо будет пол помыть в коридоре гэстхауза, мелькнуло в голове, ведь пока я дойду до номера, пол будет испачкан. Неловко приподнявшись, я поскользнулся и чуть не грохнулся снова на пол, но успел подставить руку, левой ногой с силой ударив в стену туалета. Раздавшийся грохот среди абсолютной ночной тишины прозвучал особенно громко. Я старался быть настолько беспечным, насколько это было возможно, заняв себя мыслями о том – где я возьму мыло и к какому часу завтра моя одежда высохнет. Если бы при падении нога ударила в дверь, то уже сейчас она была бы распахнута и путь был бы открыт. Эта мысль пришла совсем некстати. Она была совершенно ни к чему. Не надо воспринимать ее всерьез, вообще не надо о ней думать, не надо о ней думать, не надо думать о том, что дверь могла бы уже быть открытой, потому что я сам сейчас открою ее, и об этом тоже не надо думать! Я уже почти кричал про себя, но было уже поздно – момент, если он вообще и был когда-либо, был уже упущен – я уже не мог изображать
Я снова вспомнил о русском, и неожиданно – чуть ли не с симпатией, словно к собрату по несчастью. Где он сейчас? Спит в своей комнате? А может быть в своей вечерней тренировке он ошибся и унесло его в неведомые страны и времена? Я заметил, что рассуждаю о перемещении в пространстве-времени как уже о совершенно простом факте, но тормозить себя не стал – все равно до утра я пригвожден к этому нужнику, будь он проклят, а страшилки, хоть и пугают, все же приносят с собой впечатления. Может быть я когда-нибудь книгу напишу. Точно! Научно-фантастический рассказ, и опишу эту историю, и в моей истории человек, запертый в туалете, утром обнаружит себя в совершенно новом мире, в каком мире… ну например в шестнадцатом веке. Нет, это скучно, да и не знаю я ничего про шестнадцатый век – вроде как дерьмово там все было, каждый за себя, все бегали с луками и стрелами, жизнь мало что стоила, эпидемии всякие, религиозный фанатизм. Я постарался припомнить – это когда такое было, что людей сажали в тюрьму за то, что они смеялись на улице или одевали одежду не черного цвета. В Швейцарии где-то. А, не было тогда Швейцарии, были отдельные кантоны. В Женеве это было, вот где, Кальвин навел там порядочек похлеще сталинского… нет, не хотелось бы туда. Я постарался представить – куда бы я хотел заслать своего героя, но ничего не придумывалось, а холод становился все более ощутимым.
Начав покачиваться на месте, вскоре я стал подпрыгивать. Это, конечно, было несколько шумно, и не хотелось бы опозориться, если меня тут застанут в таком виде, но холод донимал. На память стали приходить истории, которые раньше я считал выдумками, про то, как для защиты от змей вокруг палаток кладут веревку – якобы змеи по непонятной причине не могут через нее переползти. Волки почему-то якобы не могут пробежать под веревкой с красными флажками. А я не могу открыть дверь злосчастного нужника… Холод под утро становился все более нестерпимым, и подпрыгивания уже не помогали. С одной стороны это вызывало тревогу, а с другой несло успокоение – то, на что я не мог решиться из-за мистических страхов, я смогу сделать под влиянием холода – силы столь же неумолимой, как голод или жажда. Теперь, когда я представлял, как меня тут найдут, вытащат испачканного в дерьме, с разорванной штаниной, как будут смотреть словно на сумасшедшего, парализующего стыда уже почти не возникало – все равно это неизбежно, так не замерзать же тут насмерть. Я даже испытал прилив гордости за то, что у меня хватило сил признать свою невозможность самостоятельно покинуть этот заколдованный сарай. Единственное, что целесообразным было бы сделать, так это привлечь минимум внимания. Для этого я начну стучать в стенку туалета понемногу, чуть-чуть, и может быть туристы даже и не обратят на это внимания – мало ли что там с утра делают непальцы.
Поначалу я чуть снова не испугался, когда понял, что из-за страха не могу ударить по стенке – а вдруг там ТОТ, кто приходил ночью? Но холод был весьма убедительным переговорщиком – уже спустя пару минут я осмелился и тихонько ударил в стенку. Ничего не произошло. Я ударил сильнее. Осознание чудовищной глупости происходящего покоробило меня, я зажмурил глаза и покачал головой – засранный турист обдолбался наркотиками, сидит в нужнике и колотит в стенку… господи, ужас-то какой… а ведь когда люди придут и начнут открывать дверь, я, чего доброго, начну еще цепляться за веревочку и изо всех сил держать дверь… впрочем, если они начнут кричать что-нибудь по-английски или по-непальски, то страх скорее всего пройдет. Мне ведь нужно совсем немного – любое доказательство того, что там – снаружи – старый добрый мир. Я ударил сильнее. Еще раз. Еще. Ничего в ответ. Мне пришло в голову, что туристы, даже если кто-то и проснется, уж точно из постели не вылезут в ночь в такую холодину, ну оно и хорошо, их ему тут и не надо. А если проснутся непальцы? Ну, портеры и
Кретинизм. Маразм! Зато хоть немного согрелся. Ну что еще делать… кричать? Но это уж будет совсем глупо. Тогда уж точно сбегутся туристы, тогда все сбегутся, и позора будет… Я представил, какими глазами на меня будут смотреть голландки, и понял, что кричать я не смогу ни за что. Ситуация становилась безвыходной, а холод все крепчал. Если бы не эта чертова дырка, из которой ветер задувает как из аэродинамической трубы, я бы смог быстро "надышать" внутри и воздух бы согрелся. Чем-то надо эту дыру заткнуть, но чем?? Я просто взвыл от отчаяния, когда рассудок подсказал, что есть в моем распоряжении, чем можно заткнуть дыру. Собственными штанами. Ноги мерзнут значительно меньше верхней части тела, так что если я останусь в полартековской куртке, сняв штаны и постелив их поверх дырки, то будет значительно теплее, и появляется шанс дождаться рассвета, и тогда все пройдет гладко, но если меня здесь найдут еще и БЕЗ ШТАНОВ… я даже зажмурился, представив эту картинку. Я давно уже знал еще по прошлым путешествиям, что местные непальцы, живущие в поселках вдоль трека, передают друг другу информацию быстрее, чем ты сам передвигаешься. Я прославлюсь тут на века, мне сюда на веки вечные будет закрыт вход, я стану посмешищем на всю оставшуюся жизнь. Ладно, подумал я тогда, есть еще треки в латинской Америке – там я еще не прославился. Кроме того, я смогу быстро одеть штаны, когда понадобится.
Словно подслушав мои мысли, ветер усилился, буквально обжигая, и я стал судорожно стаскивать штаны. На полпути я чертыхнулся – через сандалии штанины не пролезут, придется снимать и их. Наконец штаны были сняты, но если положить их прямо на дырку, они попросту туда провалятся. Мне уже не хотелось ни смеяться, ни плакать – пришло какое-то опустошение, и я безропотно снял сандалии и положил их на штаны с разных концов дырки. Неожиданно на меня напал истерический смех, и я зашелся в беззвучном хохоте, представив себе картину, которая откроется посетителю туалета, если я усну и просплю рассвет. Я просто не мог остановиться, сидя на штанине и брыкая ногами, так что когда в результате очередного конвульсивного взбрыкивания ногой одна сандалия провалилась в дырку, мое ржание только усилилось. Захлебываясь слюной, я, словно в бессознательной прострации, швырнул в дырку и вторую сандалию, и зашелся в хохоте еще сильнее. Жизнь кончена! Я никогда не смогу выйти отсюда сам, но и впустить кого-нибудь сюда уже не в состоянии. Интересно – есть ли в Непале психушки? Жизнь закончилась. Кто бы мог подумать, что кончится она именно так? Смех постепенно замер на моих губах, я уже не заботился ни о чем, мне стало по-настоящему хреново и я провалился в какое-то забытьё.
Спустя минуту я встал, совершенно забыв про то, что нужно удерживать штаны, и они благополучно провалились туда же, в преисподнюю. Если бы сейчас из дырки вылез сам дьявол, меня это бы уже не затронуло – я был вне этого мира, словно рухнули какие-то стены. Больше ничто не имело значения, и я, неожиданно для самого себя, не осознавая что я делаю, просто толкнул дверь и вышел наружу. Все ещё было темно, до рассвета оставалось часа два, и я мог бы незаметно проскользнуть к себе в комнату, если бы не одно небольшое препятствие – гэстхауза не было."
На этом Ганс остановился, и вопросительно посмотрел на Томаса.
– И… где ты оказался? – Сглотнув, спросил Андрей.
– Он расскажет об этом как-нибудь потом, – словно приняв какое-то решение, ответил Томас.
– Это и был новый мир, новая цивилизация?
– Сначала нет – новый мир, и новая цивилизация, но как бы не совсем новая…, ну не буду сейчас объяснять, а вот потом, когда его из этого водоворота выносило, то помотало крепко, тогда и занесло в такие миры, которые и в самом деле оказались для нас совершенно новыми, настолько новыми, что трудно и выразить…
– Я тогда впервые к акранцам и этерам попал, с этого и началось…
– И ты попал туда только с помощью уверенности?
– Не совсем. – Ответил задумчиво Ганс. – Дело в том, что в тот момент, когда мне показалось, что я встал и толкнул дверь, я на самом деле этого не делал.
– Не делал?
– Нет, я впал в странную форму болезненного забытья, отключился, и та комбинация нервного истощения, ставшей к тому времени непоколебимой уверенности в том, что я переместился во времени, а может и в пространстве, плюс некий элемент случайности, который я лишь потом смог выделить и использовать уже сознательно, плюс моя природная предрасположенность – всё это позволило мне переместиться в этот новый мир.
– Ну то есть ты отключился, и вошел в какое-то состояние, в котором…
– Нет, это не был сон и не был бред, – повторил Ганс. – Я действительно переместился в тот мир.
– ?
– Просто я сделал это, не вставая и не толкая дверь. Дверь так и осталась запертой изнутри, а меня там больше не было.
Парень, всё это время, начиная с ресторана, молчавший и не издававший ни звука, полусидел, прислонившись к подушке у стены, в то время как девушка, увлеченная медициной, была увлечена сосанием его хуя.