Тверской гость

Прибытков Владимир Сергеевич

Хасан-бек склоняет голову:

– Я думаю послать гонца к Булат-беку, правителю Дербента. Мимо него нельзя - обидится. Купцы шли в Дербент - Булат-беку и забота, а его в городе нет.

– А долго ждать?

– Кто знает?
– вопросом же отвечает Хасан-бек.
– Я не могу ему указывать... Считай, до Булат-бека полдня пути, да гонец прождет ответа... Через два дня будем ждать решения.

– Не оставь, боярин!
– настойчиво просит Никитин.
– Вспомни, мы живота не щадили ради тебя.

– У тебя что

там - товар?
– интересуется Папин.

– Товар мой весь пограбили, - отвечает Никитин.
– За товарищей опасаюсь...
– Хм!
– щурится Папин.
– Так все и пограбили?

– Все как есть. Ничего не осталось.

– Как же теперь?

– Челом твоей милости бить остается.

– Ну, я помочь, купец, не могу. Без вас забот хватит.

– Не покинь, боярин! Заставь век бога молить. Ведь по миру нас окаянные пустили.

– Вольно ж плыть было! Нет, ничего у меня нету. Не проси.

Никитин, помолчав, упал на колени:

– Не за себя токмо, боярин... За всех прошу. Куда мы теперь?

Папин поморщился:

– Сказал же... вот, бейте шаху челом. А я сам здесь чужой... Ну, ступай! Скажу тебе потом, как с кайтаками решится.

Никитин встает, медленно стряхивает пыль с колен:

– Прости, Василий. Одну надежу на тебя держали...

Папин молчит. В душе Никитина отчаяние и стыд.

– Жить надо!
– глухо говорит он.
– По-христиански прошу помочь хоть малость. Ведь на хлеб нету. Хоть пока до шаха доберемся...

– Ладно, пришлю денег...
– с неохотой, после долгого молчания роняет Папин.
– Ступай.

Лица телохранителей бесстрастны. Хасан-бек играет перстнями, и острые искры переливаются на его руке. Глядя не в лицо боярину, а на его сапоги с серебряными подковками, Афанасий молча, пересилив себя, кланяется и идет к воротам.

Вот и повидал своих...

Копылов выслушивает его рассказ хмуро.

– Сколь пришлет, не сказал?
– спрашивает он.

– Нет.

Али, видя удрученное лицо Никитина, садится рядом, кладет ему руку на плечо.

– Очень плохо? А?

– Плохо, Али. Хуже не выдумать.

– Я помогу тебе. Ты спас мне жизнь.

– Оставь ты это. Спас! Бросать тебя было, что ли?.. Как ты поможешь? Самого пограбили!

– Я почти дома. Плыви со мной, будешь торговать в Мазендаране.

– Эх, Али! Добрый ты человек. Спасибо тебе. Но как я товарищей брошу? Да и много ль наторгую у вас?.. Знаешь, сколь долгу на мне? За тысячу рублей!.. Ну?!

Али скорбно сидит рядом, опустив глаза и вздыхая. Да, тысяча рублей деньги очень, очень большие...

Чтобы отвязаться от хозяина, пришедшего узнать, какой обед нужен его дорогим гостям, Никитин, Копылов и Али уходят в город. День жарок. Голопузая черноглазая детвора с криками плещется в водоемах с тухловатой водой, пугая ленивых домашних уток. В одной из лавчонок, откуда слышны удары по наковальне и звон,

спит на пороге дряхлый, ободранный старец. Уныло брякают колокольчики бог весть куда бредущих верблюдов. Одичалые бродячие собаки огромные и свирепые на вид - трусливо убегают от людей.

В заброшенном саду висят груши и яблоки. Али без стеснения сбивает их. Рассовав плоды по карманам и за пазухи, купцы спускаются к морю, долго сидят в тени одинокого дуба, жуют свою добычу.

– Где твой город?
– спрашивает Никитин Али, чтобы не молчать.

Али машет рукой вправо и вперед, за крепостную стену, за белые барашки волн.

– А где шемаханский шах живет?

– Или в Баку, или в горах. Сейчас в горах. Еще лето. Во дворце зимой жить будет.

– Зима сурова?

– Вроде вашей осени.

Копылов швыряет обгрызенное яблоко в песок.

– Авось поможет!

– Шах богат!
– соглашается Али.

– Нет, не поможет, - настойчиво произносит Никитин.
– Нужны мы ему очень!

– Доходы-то у шаха с торговли!
– горячо противится Копылов.
– Должен поддержать купцов...

Никитин насмешливо и горько улыбается.

Несколько дней проходит в колебаниях от надежды к отчаянию. Папин прислал гроши. Впроголодь на них только жить! Хозяин караван-сарая, пронюхав об этом, больше не зовет купцов к себе, даже тайком уносит тюфяки.

– Черт с ним! Меньше платить придется!
– плюет Копылов.

На толстую красную морду Магомеда, обиженно не замечающего русских, противно смотреть.

Но господь с ним, с Магомедом. Вот всесильный повелитель Шемахи, подножие аллаха на земле, шах Фаррух-Ясар удивил почище Магомеда. Правда, выслушав гонца Булат-бека, шах, как рассказывал Юсуф, тотчас послал скорохода к кайтацкому князю Халиль-беку с вестью, что разбившееся где-то возле Тарки судно - русское и шло к нему.

Никитин усмехнулся, слушая этот рассказ. Видно, гонец напутал что-нибудь или шах не понял толком, но выходило, что напирал Фаррух-Ясар наипервейшим образом на везущиеся к нему товары, якобы разграбленные кайтаками. Шах просил купцов освободить и прислать в Дербент, а товар их собрать и отдать, обещая Халиль-беку свою помощь в любом деле.

Халиль-бек купцов отпустил, а насчет товаров ответил прямо, что их и не было, даже пожаловался: прокормить эту ватагу стоило денег, напрасно захватил, один убыток.

Купцов пешими привели в Дербент. Митька Микешин еле доплелся. Он кряхтел, стонал, но сразу пронюхал, что Папин дал денег на прокорм, и стал требовать свою долю.

– Ничего не получишь!
– отрезал Никитин.
– Все в общем котле.

– Скотина! Спасибо сказал бы, что выручили его!
– выругался Копылов.

– И так бы отпустили!
– огрызнулся Микешин.
– Я вас не просил за меня печаловаться. А боярину пожалюсь, что голодом морите! Спрятали деньги, знаю!