Тверской гость
Шрифт:
– Верно, - отвечал хазиначи.
– А иначе бы ты не пришел сюда.
– Я пришел под знамя пророка!
– с достоинством отвечал гератец.
– Все мы пришли к султану, чтоб истреблять неверных!
– Саранча!
– говорил Никитину хазиначи.
– Вся эта братия думает только об одном - нажраться, напиться и наблудить. Видишь, к Асат-хану не идут, знают, что у султана больше получат! Воины пророка!
"А ты-то сам?" - думал Никитин. Он соглашался, что Мухаммед разгадал гератца, но хорасанец был
"Этот хотя бы не прячется за слова. Не умеет", - думал Никитин, и Мустафа прочно прилип к нему. Среди "жадных" щедрость Никитина к одному из них снискала Афанасию уважение. Ему кланялись, помогали ходить за конем, готовы были на любые услуги.
– Говорил о тебе с нашими, - как-то поведал ему Мустафа.
– В Бидар пойдем вместе. У тебя будет надежная защита!
"Вот тебе и раз!
– огорошено сказал себе Афанасий.
– Нашел приятелей!"
Хазиначи довольно хохотал:
– Султан Юсуф, гроза неверных, выступает в поход! Трепещите, кафиры!
Мухаммед жил как боярин, ни в чем себе не отказывал. У него в Джунаре было много знакомых, он свободно мог бы жить у кого-нибудь из них в доме, и Никитин знал, что персу предлагали это, но он не покидал подворья.
– Здесь я никому ничем не обязан!
– объяснил перс.
– Плачу деньги и делаю все, что пожелаю.
У него была страстишка к вину, и он частенько нарушал законы своего пророка. В такие часы у дверей его каморы всегда торчали слуги, никого не пуская внутрь.
Афанасия перс не стеснялся. Нагрузившись, он читал ему вслух стихи Хафиза о красавице, за родинку которой стоило отдать Бухару и Самарканд.
– Что значит милость султана, власть, почет, если ты не можешь исполнять своих прихотей?
– пьяно болтал он.
– Все мы умрем, и надо спешить...
– Мустафа похоже рассуждает!
– подтрунивал Никитин.
– Не сравнивай его мыслей с моими!
– сердился хазиначи.
– Чурбан и флейта из одного дерева, но чурбан не умеет петь. Ему недоступна тонкость чувств.
– Да пей, мне-то что!
– отвечал Никитин.
– Только, слышь, ради прихотей своих жить - как раз оступишься.
Чувствуя внутреннее сопротивление чужеземца, перс раздражался.
– Посмотрим, как ты будешь жить сам!
– злился он.
– Не тычь мне заповеди своего Христа. Если уж ты настолько проникнут своей верой, то почему сидишь со мной, считаешься с нашими обычаями? А? Беги прочь из Индии!
Он задевал в Никитине больную струну. Действительно, вокруг все было чужое, тут молились чужим богам, а он не находил в себе силы осудить многое. Наоборот, в нем лишь укреплялся интерес к этой стране, к ее людям и их вере.
Тот же хазиначи был не хуже Митьки Микешина или Кашина, а знал куда больше обоих. Ремесленники-мусульмане, у которых купцы-ростовщики за бесценок
За песнями и плясками танцоров, за удивительными храмами, за спокойным достоинством крестьян Никитин смутно угадывал красивую душу неведомого народа, и ему хотелось проникнуть в нее.
Между тем из рассказов Мухаммеда он все больше узнавал подробностей о богатствах Индии, о ее достопримечательностях и о соседних странах.
Перс был не чета другим купцам, знающим только свои барыши. Он говорил Никитину об острове Цейлоне, где живут дикие племена, а на одной из гор сохранился след Адама, о далеком Китае, откуда везут фарфор и чудесные изделия из слоновой кости, об алмазных копях Голконды, о религии индусов.
– Я уж много прожил в стране, - признался он, - но всех индийских вер не знаю, Их много. Веруют они в Вишну, в Будду, в других богов... Все в мире считают воплощениями Своего бога. Считают, что жизнь у человека не одна, что душа его после смерти вселяется в другое тело. Даже в тело животных. Свет ислама еще не озарил всей Индии. Да ты сам увидишь их храмы. Только вряд ли узнаешь что-либо толком. Они свое учение не только от нас, но и от своих шудр, рабов, скрывают.
Да, Никитин заметил, что все его, хоть и случайные, попытки разговориться по дороге с индусами натыкались на молчаливый отпор, как только речь заходила об обычаях народа.
Может быть, это происходило потому, что его принимали за мусульманина?
"Когда-нибудь откроюсь им, может, доверятся!" - решил он.
За время сидения в дхарма-сала кожа его опять посветлела и вызывала любопытство индусов. Но мусульманский вид Никитина и его окружение настораживало их по-прежнему.
Подойдя как-то к индусу, расположившемуся в тени каменного забора с горшочком риса, Афанасий окликнул его.
Индус повернул худое, голодное лицо, вздрогнул, медленно вытряс рис на землю, в пыль, и пошел прочь, выпрямив спину и не оглядываясь. Только потом Афанасий узнал, что индус не станет есть при чужом, а взгляд мусульманина считает поганящим пишу. Надо было вести себя в этой непонятной стране осторожно.
Так и не удалось ему в Джунаре ни разу поговорить с кем-нибудь из индусов. А поговорить очень хотелось.
– Послушай, ходжа!
– спросил он как-то раз перса, - Вот слух есть, что в дебрях тут в горах обезьяний царь живет со своей ратью, всякие чародеи бродят... Верно ли?
Мухаммед неопределенно похмыкал:
– Знаю... Сам слыхал. Индусы в них верят.
– А ты?
– Что я? Что я?
– неожиданно рассердился перс.
– Магов ты видел индусских? Видел. То, что они делают, противно разуму, и тут без шайтана не обходится, Индусы со злыми духами водятся. От них всего ждать можно...