Твое персональное Чудо

А Ярослава

Я не перечила, молчаливо кивала, хотя и понимала, что никакие курсовики я сдавать не буду. В одночасье мне стало глубоко плевать на мнение преподов, одногруппников. Больше я здесь не хотела учиться. Жаль, что это понимание пришло ком не только сейчас.

После окончания лекций быстро собрала тетради в рюкзак и поспешила на кафедру к декану. По дороге забежала в местный кафетерий – некстати очень захотелось кушать.

Пока стояла в очереди, мимо продефилировала знакомая блондинка. Шлейф ее духов удушливым

ароматом заполнил мои легкие, так что есть перехотелось. Я, зажав рот рукой, чуть прислонилась к стене и услышала разговор стоящих рядом девушек:

– Говорят, Богданов, ее бросил, – сказала одна миловидная девочка с темными кудряшками на голове.

– Да ты гонишь, – ответила ее подруга, – Глянь на колечко. Сверкает на пальчике.

– Да у Майки этих колечек, хоть попой ешь, – фыркнула кудряшка, – Я сама слышала, как он у ректора заявление на зачет практики писал.

– Свечку держала?

– Тьфу на тебя! Зачетку забирала.

– И что?

– Да то, что Богданов в Германию на стажировку уехал. А королеву нашу на родине оставил.

– Как уехал? – это уже была я.

Девушки медленно повернулись ко мне и с интересом посмотрели.

– А ты кто такая?

– Л-лиза, – промямлила я и решила, что обойдусь печенькой, что у меня в рюкзаке с Нового года валяется.

В деканате я уверенно и без малейшего сожаления написала заявление на академический отпуск в связи с болезнью матери. Декан нашего факультета мудрая женщина в годах посочувствовала и отправила со спокойной душой домой.

Уже почти дойдя до двери деканата, я остановилась и, вернувшись обратно, полушепотом произнесла:

– Светлана Леонидовна, можно вас попросить об одном одолжении.

– Ну, попробуй, Алеферова, – сняла изящные очки женщина и потерла уставшую переносицу, – Я сегодня на редкость благодушна.

– Мне…я…очень надо…

– Говори, прямо. Не мямли!

– Мне очень надо узнать домашний адрес Алексея Богданова, – выпалила я и чуть не задохнулась от собственной смелости.

Под пристальным и слегка удивлённым взглядом Светланы Леонидовны я вся покрылась пятнами от стыда и нервно задрожала, когда услышала ее гневное:

– Только не говори, Лиза, что ты из тех глупых влюбленных дурочек, что станет караулить его под окнами?

Я молча опустила голову. Что я могла ей сказать?

– Уехал твой Богданов. На стажировку. И вернется месяца через два. Если папаня ему там у фрицов теплое местечко не приглядел. А он приглядел.

– Мне очень надо с ним связаться, – прошептала я, не помня себя от унижения, – Очень.

– И на кой тебе сдался этот Богданов. Иди домой и о матери подумай! – еще больше разозлилась женщина.

Но я упрямо приросла к паркетном полу деканата и сверлила умоляющим взглядом Светлану Леонидовну. А та пыхтела, как чайник на плите, только что не

подпрыгивала.

– Подлюка, Богданов. Всех девок на кафедре оприходовал, – бормотала она, но все же лезла куда-то вглубь своего письменного стола.

Женщина порылась там, потом достала пухлую папку на резинках и перелистав листы в ней, отрывисто сказала:

– Пиши, непутевая.

Чего я конкретно хотела добиться, получив адрес – сама пока не знала.

Если Алексей уже улетел в Германию, то эта записка с номером ничего мне не даст.

Или даст?

Мне казалась, что он говорил, что живет с отцом.

Я даже боялась себе представить, как буду объяснять Богданову старшему: кто я такая и зачем мне так срочно понадобился его сын. Злые слезы предстоящего унижения так и норовили собраться в уголках глаз.

До элитной многоэтажки, где жил Алексей, я добралась не так уж и быстро. День уже перевалил за обед, и я выползла из маршрутки, слегка пошатываясь от усталости. Спасибо потом до дома добираться будет недолго. Мы живем в одном районе. Он в целом благополучный. Только у нас с мамой старая, обшарпанная хрущевка, а дом Богдановых выстроен рядом с парком, окна смотрят на большую новогоднюю елку, каток. Красивое место.

У порога квартиры меня ждет разочарование и облегчение одновременно. Облегчение оттого, что не перед кем унижаться, а разочарование – похоже, хозяина квартиры дома нет. После долгих нажатий на дверной звонок я выжидаю время и медленно выдыхаю.

На улице ярко светит солнце и, несмотря на легкий мороз, оно как-то по-особенному греет душу.

Я пристраиваюсь на лавочке напротив елки и, глядя на мерцающее праздничное убранство красавицы, принимаю самое важное в своей жизни решение.

Буду рожать.

Хорошо это или плохо покажет время.

Запрокидываю голову, и яркий луч уже опускающегося за горизонт солнца слепит глаза. В них снова скапливается влага, но уже не от боли и унижения, а от облечения. Я тихо плачу, пряча лицо в теплых варежках, что буквально вчера довязала мама, не замечая рядом с собой какое-то движение.

– Тетя, а почему ты плачешь?

Выпрямляюсь и вижу перед собой мальчика лет пяти. Он одет в теплый и явно добротный комбинезон синего цвета. Он смотрит на меня с неподдельным интересом.

– Просто потому что грустно, – говорю севшим голосом.

– Как грустно? – с неподдельным участием ужасается мальчишка, – Новый год же!

– Уже прошел…, – с сожалением, понятным только мне одной, говорю я.

– Это да, – поникает мальчик и садится рядом, – Это тебе.

Он вытягивает маленький кулачок в теплой варежке, разжимает его – а там сладкий леденец.

– Спасибо, – сквозь слезы улыбаюсь и принимаю угощение.

– Вкусно? – весело спрашивает мальчик.

– Очень.