Творчество Томаса Мура в русских переводах первой трети XIX века

Яшина Татьяна Анатольевна

Свободолюбивые мотивы "Ирландских мелодий" Мура, отчетливо выраженные впоследствии в переводах А.И.Одоевского, М.Л.Михайлова, А.Н.Плещеева, были существенны и для перевода Козлова, в котором создан образ певца-воина, защитника родной земли: "На брань летит младой певец, // Дней мирных бросил сладость; // С ним меч отцовский – кладенец, // С ним арфа – жизни радость" (с.90). Прославление поэта-воина было основой поэтического оригинала Мура, характеризовавшегося энергичным балладным ритмом: "The Minstrel-Boy to the war is gone, // In the ranks of death you Il find him; // His father’s word he has girded on, // And his wild harp slung behind him" (p.137).

Козлову удалось не только воссоздать балладное описание, в котором возникает образ поэта-воина, но и точно передать художественную форму оригинала, состоявшего, как и перевод, из двух восьмистиший. Пожалуй, только "меч отцовский – кладенец" – характерный образ

русского устного народного творчества – придает переводу Козлова определенный национальный колорит. В заключительных стихах своей мелодии "The Minstrel-Boy", сообщая о гибели поэта-воина, отдавшего свою жизнь за родину, но так и не увидевшего ее свободной, Томас Мур восклицает: "Thy songs were made for the pure and free, // They shall never sound in slavery!" (p.137). Следуя в своем переводе за оригиналом, Козлов вместе с тем не только подчеркивает невозможность свободного творчества в порабощенной стране, но и облекает эту мысль в форму риторического вопроса, звучащего из уст павшего "жертвой грозных сеч" певца: "Теперь как петь в стране вамтой, // Гдераб звучит цепями?" (с.90).

Вдохновленный успехом "Романса" и "Молодого певца" Козлов в 1824 г. перевел еще два произведения Томаса Мура, относящиеся, как и "The Minstrel-Boy", к циклу "Ирландских мелодий". Перевод "Луч ясный играет на светлых волнах…", достаточно точно передающий содержание "ирландской мелодии" "As a Beam o’er the Face of the Waters may glow…", увидел свет в изданном А.А.Дельвигом альманахе "Северные цветы" на 1825 год. Перевод И.И.Козлова оказал влияние на М.Ю.Лермонтова, вероятно заимствовавшего из него в разных произведениях образную картину игры луча и воды, предстающих могучими силами живой природы ("Все тихо – полна луна…"), а также образ лишенного жизненных соков, но все еще зеленого листа ("Листок"; традиционно это стихотворение Лермонтова ассоциируется с элегией Антуана Арно). Впоследствии на перевод Козлова ориентировались многие из тех, кто пытался по-своему прочесть английский оригинал, в частности, М.П.Вронченко, Е.Г.Степанова, А.Н.Плещеев. Стихотворение "At the Mid hour of Night…", переведенное прежде А.Н.Очкиным, П.Г.Ободовским и, вероятно, В.Н.Олиным, получило известность именно в интерпретации Козлова "Когда пробьет печальный час…": "Когда пробьет печальный час // Полночной тишины, // И звезды трепетно горят, // Туман кругом луны, – // Тогда, задумчив и один, // Спешу я к роще той, // Где, милый друг, бывало мы // Бродили в тьме ночной" (с.112). Если первая часть стихотворения Мура, представляющего собой лирическое воспоминание о безвременно умершей возлюбленной, переведена Козловым достаточно точно, несмотря на некоторое ослабление ощущения абсолютного трагизма земной жизни, то вторая часть стихотворения, его концовка выполнены совершенно вольно, без должного внимания к художественному оригиналу. В частности, чувство, передаваемое Муром, хотя и исполнено всеохватного трагизма, однако остается сугубо личным, глубоко внутренним, не выплескивается, не обретает общественного звучания, – лирический герой слышит доносящийся из "царства душ" похожий на эхо голос любимой и спешит на этот зов. Свое понимание "царства душ" ("Kingdom of Souls") Мур разъяснял в примечании при помощи весьма вольнодумного суждения французского философа-гуманиста М.Монтеня. Совершенно иной смысл вкладывает в концовку своего переводного стихотворения Козлов; будучи человеком глубоко религиозным, патриотически настроенным, он не может и в этой ситуации обойти стороной тему родины: "Ая… я верю… томный звук // От родины святой – // На песнь любимую ответ // Души твоей младой" (с.113).

В 1827 г. в журнале "Славянин" с подзаголовком "вольное подражание" увидело свет стихотворение Козлова "Бессонница"²⁶, оригинал которого под названием «Oft, in the stilly Night…» можно найти в первом цикле «Национальных песен» – «Scotch airs». Отталкиваясь от оригинала, Козлов с трагической стороны раскрывал в переводном произведении тему духовного одиночества творца, перед которым бессонными ночами, исполненными тоскливых дум, вставали лица друзей, навсегда оставшихся в прошлом: «Смотрю ли вдаль – одни печали; // Смотрю ль кругом – моих друзей, // Как желтый лист осенних дней, // Метели бурные умчали» (с.141). В стихотворении, контрастно противопоставлявшем светлое прошлое и безотрадное настоящее, отразилась внутренняя драма самого Козлова, вынужденно изменившего светским и интеллектуальным удовольствиям, ставшего свидетелем того, как друзья, некогда смело говорившие о необходимости изменения уклада жизни, притихли после подавления восстания декабристов. Память лирического героя хранит и «веселье, слезы юных дней», и «прелесть <…> тайных встреч и нежных слов», – все это не дает успокоения душе, наполняет ее думами, «сжатыми тоскою» по далекому счастью, по навсегда прошедшим

временам: «Мне мнится: с пасмурным челом // Хожу в покое я пустом, // В котором прежде я бывал, // Где я веселый пировал; // Но уж огни погашены, // Гирлянды сняты со стены, // Давно разъехались друзья, // И в нём один остался я» (с.141–142).

III

Одним из самых значительных произведений Козлова, получившим непосредственные отклики в творчестве Е.П.Ростопчиной, Д.В.Давыдова, А.А.Фета, Я.П.Полонского, А.А.Блока, В.Я.Брюсова, А.А.Ахматовой и др., является романс «Вечерний звон», написанный, по-видимому, в 1827 г.²⁷, впервые опубликованный в альманахе «Северные цветы» на 1828 год и представляющий собой перевод стихотворения Томаса Мура «Those evening Bells» из первого сборника «National Airs», выпущенного издателем В.Пауэром в Лондоне и в Дублине в 1818 г.²⁸

Первый выпуск "Избранных известных национальных песен" ("Selection of Popular National Airs") представлял собой музыкальное издание, в котором нотная публикация мелодий Стивенсона, предназначенных для широкого исполнения, сопровождалась поэтическими текстами Мура, приспособленными к конкретной музыке. Последующие выпуски серии, последний из которых – шестой – увидел свет в 1827 г., были подготовлены в творческом содружестве Т.Мура и Г.Бишопа, в них использовался испанский, португальский, итальянский, венгерский и другой музыкальный материал. Произведения, представленные в сборниках "National Airs", были во многом близки зарождавшейся культуре русского классического романса, что, в частности, и обусловило популярность осуществленного Козловым перевода входившей в цикл "Русских песен" ("Russian Airs") и имевшей подзаголовок "Air: The bells of St.Petersburg", означавший исполнение текста на голос мелодии "колоколов Санкт-Петербурга", песни Томаса Мура "Those evening Bells"²⁹. Вместе с тем два других произведения, которым Мур стремился придать русский колорит – «Russian Air» из первого выпуска «National Airs», начинающаяся словами: «Hark! The vesper humn is stealing // O’er the waters, soft and clear» (p.261), и вошедшая в позднейший цикл «Unpublished songs» песня «The Russian Lover», где упомянуты путник в санях, морозная ночь, северные звезды, – не получили в России сколько-нибудь очевидного признания.

Подзаголовок "Air: The bells of St.Petersburg", сопровождавший многие, в том числе и ранние публикации "Those evening Bells"³⁰, означал только то, что мелодия, к которой был приспособлен текст Мура, имела русские истоки в виде некоей «арии» о «колоколах Петербурга». При встрече с А.И.Тургеневым в Бовуде Томас Мур, получая в дар сборник «Стихотворений» Козлова, оставил своему собеседнику на память собственноручную запись «Those evening Bells»³¹, из чего можно заключить, что А.И.Тургенев расспрашивал английского поэта о стихотворении «Those evening Bells», его возможных русских истоках, однако подробности этого разговора неизвестны.

Публикуя "Вечерний звон", Козлов не обозначал это стихотворение как перевод, в то время как пять других переводных текстов неизменно сопровождались подзаголовками "Из Мура" и "Подражание Муру". Вместе с тем текст "Вечернего звона" традиционно печатается с посвящением Козлова Т.С.Вдмрвой – Татьяне Семеновне Вейдемейер. Указанные обстоятельства позволяют предполагать, что Козлов считал "Вечерний звон" вполне оригинальным авторским произведением, выросшим из рецепции и художественного преломления творческих находокТомаса Мура.

"Вечерний звон" обрел популярность на рубеже 1820–1830-х гг. во многом благодаря музыке, написанной А.А.Алябьевым в самом начале тобольской ссылки, вскоре после появления стихотворения Козлова в печати. Выдержав в 1829–1830 гг. две публикации (в Москве и Санкт-Петербурге), распространившись в светских салонах, "мелодия" Алябьева уже в 1831 г. вошла в фортепьянную фантазию Л.Лангера, фортепьянное переложение неизвестного автора в "Музыкальном альбоме" на 1831 год, а затем неоднократно аранжировалась композиторами, в числе которых А.И.Дюбюк, К.П.Вильбоа (на два голоса) и др.³²

На "Вечернем звоне", равно как и на других лучших произведениях Козлова, формировались эстетические вкусы нескольких поколений читателей, ценивших языковое чутье поэта, разнообразие используемых им изобразительно-выразительных средств. В частности, Ф.И.Буслаев, зачитываясь в юности произведениями Козлова, видел в "Вечернем звоне" "отличный образец звукоподражательной поэзии" ("Читая его наизусть, я не просто выговаривал слова, а как бы звонил ими, воображая себя сидящим на колокольне")³³. «Вечерний звон» продолжал привлекать и внимание композиторов, в том числе таких известных, как С.Монюшко, А.Т.Гречанинов³⁴.