Творения
Шрифт:
Посему, умоляю, совлечемся всего — противник стоит обнаженный, потому что борцы не вступают в борьбу одетыми: закон борьбы изводит их на поприще обнаженными. В жар ли, в холод ли так они выходят, вне поприща оставляя одежды. Если же кто из них откажется обнажить себя, то должен отказаться и от борьбы. А мы, дав обет подвизаться, когда у нас борьба с сопротивниками, которые гораздо деятельнее борющихся чувственно, не только не совлекаемся одежды, но, тысячи бремен неся на плечах, вступаем в подвиг, доставляя тем противникам множество удобств захватить нас.
Глава 65. Как сражаться с духами злобы домогающемуся имуществ, когда отовсюду удобно наносятся ему удары? Как бороться с духом сребролюбия осыпанному деньгами? Как обогнать обнаженных от всякого попечения демонов облекшемуся в тысячи забот?
Наг, кто не облечен в многочисленные рубища заботы о делах житейских, наг, кому многосложные помыслы о деньгах и имуществе не препятствуют в скорости бега, потому что нагого трудно и даже невозможно уловить злоумышляющим. Если бы великий Иосиф был наг, то египтянка не нашла бы, за что ухватить его, ибо говорит Божественное слово: «Ухвати его за ризы, глаголющи: лязи со мною» (Быт. 39, 12). Ризы же суть дела телесные, за которые влечет преобладающее сластолюбие; и кто заботится о них, тому необходимо увлекаться, борясь с совлекающими. Так, подвижник целомудрия, как скоро увидел, что и необходимою потребностию тела насильно увлекается к удовольствию общения и единения, познав, что должно было нагим жить при госпоже, которая могла удержать и принудить его, «оставль ризы своя, бежа и изыде вон» (Быт. 39, 13), как в раю, ходя в добродетели нагим в подражание первозданному, который, в преимущественный дар прияв от Бога наготу, хранил ее, пока преслушанием не доведен до потребности одежд. Ибо, пока боролся с сопротивниками, внушавшими нарушить Божию заповедь, как борец на поприще, стоял нагим; побежденный же и оставивший борьбу, как и следовало, был облечен в ризу, с прекращением подвижнического состояния оставив и наготу.
Глава 66. Посему–то Приточник, обращая речь к умащающему, говорит: «Отими ризу его, прейде бо» (Притч. 27, 13). Пока был вне поприща, хорошо пользовался и одеждами неборющихся, облечением в одежды скрывая в себе мужество борца. Но поелику вступил в подвиг, «отими ризу его», потому что бороться должно нагому, и не только нагому, но даже и умащенному. Обнажение делает, что борца не за что ухватить противнику, а умащение елеем, если и будет схвачен, дает возможность ускользнуть из рук схватившего.
Почему противники стараются друг друга осыпать землею, чтобы, пылью придав шероховатость гладкости елея, сделать противника удобоудержимым, когда будет схвачен. Но что там — пыль, то в нашем подвиге дела земные, и что там — елей, то здесь неимение попечений; и как там умащенный удобно разрешает так называемые у них прицепки, а если падет на него пыль, с трудом избегает руки противоборца, так и здесь не пекущийся ни о чем неудоболовим для диавола, а кто заботится и попечениями, как бы пылью какою, придает шероховатость гладкости непопечительного ума, тот с трудом избавляется из руки диавольской.
Глава 67. Не иметь попечений свойственно душе совершенной, а сокрушать себя заботами — душе нечестивой, ибо о совершенной душе сказано, что она «якоже крин в тернии» (Песн. 2, 2), а сие означает душу, которая среди заботящихся о многом живет без попечений. Крин и в Евангелии означает душу, не имеющую попечений, ибо сказано: «Не труждается, ни прядет», а паче Соломона облекается «славою» (ср.: Мф. 6, 28–29). О тех же, которые имеют много забот о телесном, говорится: «Все житие нечестиваго в попечении» (Иов. 15, 20). И подлинно нечестиво на целую жизнь распростирать попечение о телесном и не оказывать никакого старания о будущем; для тела, хотя оно и не требует большего о нем тщания, тратить все время, а для души, у которой такой длинный путь к преуспеянию, что не достанет и целой жизни для довершения оного, не уделить и сколько–нибудь времени. Ибо если и уделяем по видимому несколько, то делаем это лениво и нерадиво, уловляемые блистательностью видимого, подвергаясь тому же самому, что терпят обольщаемые гнусными распутными женщинами, которые, по недостатку красоты природной, примышляют поддельную для обмана зрителей, примышлением притираний поправляя свое безобразие. Ибо, однажды будучи препобеждены суетностью настоящего, не в состоянии мы видеть гнусность вещества, обманываемые пристрастием.
Глава 68. И потому–то не останавливаемся на необходимой потребности, но, поставив для себя целию неумеренное
Посему не должно обращать внимания на тех, которые обольщены чувственным, и безрассудно следовать тем, которые, по невнимательности к мысленному, пристрастились к земному. Это значило бы то же, что для цветов сделать судьями слепых или для мусикийских звуков — глухих, лишенных способностей судить о том, что оценивается, и им поверить, как по разуму избравшим наслаждение настоящими благами. Ибо слепы те, у кого самых необходимых способностей судить лишен рассудок, которому обычно произносить суд о достойном уважения и о безразличном.
Глава 69. Одним из них был Ахар, сын Хармии, признавшийся Иисусу, что в куще жизни скрыл украденное под землею и под этим зарыл серебро. Ибо, кто пестрые и блестящие вещества ценит выше, а разум зарывает под ними, тот естественно обманывается, падая подобно бессловесному и предаваясь представлению понравившегося, потому что рассудок низвел он с правительственного престола и поставил наряду с подчиненными, вернее же сказать, наряду с подсудимыми. Ибо если бы он пребывал в собственном своем достоинстве и ему вверен был суд над видимым, то произнес бы правдивый и верный приговор, не дав воли стремлению к тому, что обманчиво. Посему прекрасно оставаться в пределах потребности и стараться всеми силами не преступать оных. Ибо если кто хотя несколько увлечен пожеланием к приятностям жизни, то никакой разум не остановит уже стремления вперед: тому, что сверх потребности, нет уже предела, но ничем не ограничивающиеся старания и нескончаемая суетность непрестанно будут увеличивать труд над этим, питая пожелание, подобно пламени, которое питается подкладыванием дров.
Глава 70. Когда преступившие однажды пределы естественной необходимости начинают преуспевать в вещественной жизни, тогда желают они, чтобы к хлебу прилагалась приятная снедь, а к воде — сперва обыкновенно употребляемое, а потом и более дорогое вино, одеждами же обыкновенно употребляемыми не соглашаются довольствоваться, но сперва покупают одеяния из шерсти, и притом более блистательные, подбирая и самый цвет шерсти, потом от сих одежд переходят к приготовляемым вместе из льна и шерсти, после сего делают одежды шелковые, и те сперва простые, а потом испещренные изображениями сражений, зверей и всяких историй; приобретают и сосуды серебряные и позолоченные, не только служащие для пиршеств, но и в излишестве поставляемые для животных и при ложах.
И должно ли больше сего говорить о сей излишней расточительности, когда простирают ее и на самые бесчестные потребности, и сосуды для извержений не почитая приличным делать из иного вещества, если на такое служение не будет употреблено серебро? Так сластолюбие простирается до крайности и самые бесчестные дела чтит драгоценностью вещества. Но это значит вести себя неестественно.
Глава 71. Естественный образ жизни один и тот же определен Создателем и нам, и животным. «Се, дах вам», — говорит Бог человеку, — «всякую траву в поле, вам и зверем будет в снедь» (Быт. 1, 29–30). Посему, получив общее с бессловесными пропитание и своими примышлениями превратив оное в более роскошное, не по справедливости ли должны мы быть признаны неразумнейшими бессловесных, если звери остаются в пределах естества, не нарушая постановленного Богом, а мы — люди, одаренные рассудком, совершенно отступили от древнего законоположения? Ибо какие лакомства у бессловесных? Какие хлебники и повара тысячью искусств уготовляют услаждение бедному чреву? Не любят ли они древней скудости, питаясь травой, довольствуясь тем, что случилось, и в питие употребляя воду, и ту иногда редко? Потому и плотским удовольствиям предаются они реже, не воспламеняя пожеланий никакою утучняющею пищею и не всегда зная различие мужеского и женского пола.