Творения
Шрифт:
Ибо чувство это дает им одно время в году, в которое естественный закон средством к продолжению рода изобрел собирать их для посеяния подобных себе: в другое же время до того они чуждаются друг друга, что совершенно забывают о сем пожелании. А в людях от дорогих яств ненасытимая похоть любодейства всеяла неистовые пожелания, ни в какое время не дозволяя утихнуть страсти.
Глава 72. Посему, так как приобретение имущества сопровождается великим вредом и, как нечто болезнетворное, служит поводом ко всем страстям, устраним самую причину, если только промышляем о благосостоянии души. Страсть сребролюбия уврачуем нестяжательностию. Возлюбив уединение, будем бегать сборищ людей бесполезных, потому что пагубно и тлетворно для мирного состояния пребывание с людьми легкомысленными. Как бывшие в заразительном воздухе непременно делаются больными, так и проводящие время с людьми всякого рода приобщаются их пороков.
Что терпят во время войны по сребролюбию обирающие мертвых, часто после победы убиваемые лежащими и ради гнусной корысти жалко гибнущие после приобретенных трофеев, то же терпим ныне и мы, приближаясь к низложенному и издыхающему врагу. Как те, по страсти к деньгам, обыскивая мертвых, нередко, подошедши к иному полумертвому и раздевая его, неприметно получали смертный удар и падали, неразумно посрамив славу, приобретенную победой, так и мы, когда целомудрием или воздержанием низлагаем или почитаем себя низложившими варвара, тогда, обольстившись его одеждами, которые у людей признаются дорогими, богатством, властью, здравием, честию, приближаемся к нему, желая что–либо взять у него, и таким образом умираем, сами себя предавая на убиение.
Глава 73. Так погибли пять дев, чистотою и воздержанием умертвившие, а жестокосердием, какое порождается сребролюбием, сами себя повергшие на меч, когда враг, как низложенный, не мог умертвить их, твердо стоявших. Посему не пожелаем ничего вражеского, чтобы с принадлежащим ему не погубить и душу. Ибо и ныне приглашает и побуждает к этому всех, особенно если найдет послушных ему. Если и Самого Господа призывал он, говоря: «Сия вся Тебе дам, аще пад поклонишимися» (Мф. 4, 9), и тем, что почитается блистательным в свете, покушался обольстить Того, Кто не имеет в сем нужды, то ужели не помыслит обольстить удобоуловимых людей, склонных к наслаждению вещами чувственными? Будем же обучать себя благочестию, если имеет успех и обучение телесное: «телесное бо обучение вмале есть полезно», уподобляясь урокам, какие преподают детям, «а благочестие на все полезно есть» (1 Тим. 4, 8), уготовляя в душе здравие желающим победы над противоборными страстями.
Глава 74. Как борцам, обучающимся еще на детских играх, прилично упражнять тело, часто приводить в движение члены, а возмужавшим в искусстве борьбы должно заботиться о подвижнической крепости и умащать себя на священные подвиги, так начинающим учиться богочестию надлежит тщательно сдерживать деятельные силы: для них важно, если возобладают над страстями, будучи раздражаемы удовольствиями, в которых выросли, и почти невольно вовлекаемы в привычные худые дела, а пришедшие уже в состояние деятельной добродетели и заботящиеся о том, что разумно, обязаны со всем тщанием охранять рассудок, чтобы при беспорядочном движении не увлечься к чему–либо несовершенному, и притом необдуманно.
Одни должны стараться о том, как управлять телесными движениями, а другие о том, как обучать стремления рассудка, стройно направляться к единому любомудренному поведению так, чтобы ни одно мирское представление не отвлекало рассудка от Божественных помышлений. Ибо вожделение богочестивого должно быть всецело устремлено к вожделеваемому, чтобы вовсе не оставалось времени приводить в действие свои страсти по человеконенавистным помыслам. Если каждая страсть, когда приходит в движение, в обладаемом ею держит рассудок связанным, то почему же и ревности к добродетели не удержать мысль свободною от прочих страстей? Ибо приемлет ли извне какое ощущение раздраженный, борясь мысленно с представлением оскорбившего? А также жадный до денег, когда, увлеченный мечтанием, пригвождает взор к тому, что доставляет прибыль? Нередко развратный, сидя в обществе с другими, смежает свои чувства и, занявшись любимым лицом, с ним беседует, забывая присутствующих, сидит безгласным столпом, не зная ничего, что делается или говорится на глазах его, но, углубившись внутрь себя, весь занят своим представлением.
Такую, может быть, душу слово Божие именует сидящею, когда она, став вдали от чувств, останавливает собственную свою деятельность, вовсе не приемля в себя ничего внешнего, по причине занимающего ее скверного представления.
Глава 75. Если же и сие, по причине пристрастия, столько овладевает помыслом и чувства приводит в бездействие, то кольми паче любовь к любомудрию, восхитив ум в превыспреннее и заняв созерцанием мысленного, заставит его отречься от чувственного
Поэтому чистота добродетели да не возмущается мыслями о делах мирских, ясность созерцания да не приводится в смущение телесными заботами, чтобы и образ истинного любомудрия, сияя свойственною ему красотою, не был порицаем дерзновенными устами и по неопытности пишущих оный не соделался предметом осмеяния, но восхваляли его если не люди, то, по крайней мере, Горние Силы или Сам Владыка Христос, от Которого и святые взыскуют похвалы, как великий Давид, поправ человеческую славу и испрашивая похвалы у Бога, говорит: «От Тебе похвала моя» (Пс. 21, 26); и еще: «О Господе похвалится душа моя» (Пс. 33, 3). Люди часто по ненависти чернят и хорошее, а зрелище горнее нелицеприятно судит дела и приговор о сделанном произносит по самой истине. Поэтому сие зрелище, которому необходимо услаждаться усладительностью дел, да будет услаждено. А что касается до людей, которые не могут ни воздать награды жившим хорошо, ни наказать живших иначе, то не великая важность, если, или по зависти, или по пристрастию дела добродетели омрачая именами порока, жизнь, признанную Богом и людьми, чернят вымышленными хулами. Ибо во время воздаяния жившим хорошо, без сомнения не по людскому мнению, но по самой действительности совершенного в жизни, последует воздаяние вечных благ, которые да сподобимся получить и все мы по благодати и человеколюбию Господа нашего Иисуса Христа, с Которым слава Отцу вместе со Святым Духом, ныне и присно и в беспредельные и нескончаемые веки веков! Аминь.
Сказания об избиении монахов на горе Синайской и о пленении Феодула, сына Нилова
Скитаясь после нашествия варваров, пришел я в Фаран и слышу: некоторые, проходя мимо, славят пустынную жизнь и в разговоре между собою соплетают ей множество похвал, а именно: что она исполнена тишины, свободна от всякого мятежа, дает в безмолвии простор душе любомудрствующей о видимом и, чрез видимое простираясь далее, возводит ее до приближения к Боговедению — этому крайнему пределу желаний и окончательному блаженству, по единогласному признанию всех мудрых от века.
Когда же внимательно посмотрел я на них заплаканными глазами и весьма болезненно воздохнул, потому что сидел в сильном смущении от постигших меня горестей и на лице моем явны еще были свидетельства моего бедствия, они, желая, может быть, поговорить со мною, поворотив с прямой дороги, уклоняются ко мне, садятся кругом, заключив меня в середину, и, немного помедлив, когда увидели, что молчу и вздыхаю, неотступно и вместе с участием начинают спрашивать о причине смущения. А я при этом требовании воздохнул еще горестнее, потому что вопрос снова привел в сильное движение успокоившуюся несколько память и понудил помысел представить себе дело как бы теперь совершающимся, так как рассказ о происшествии должен был отпечатлеть в мысли то самое, что чувством изведано на опыте. «В сказанном ли нами опечалило что тебя, старец, как ложное, — говорили они, — и сидишь ты, оплакивая несправедливость нашего мнения? Или есть у тебя своя какая–нибудь скорбь, близкая к нашему разговору, и сетуешь ты, втайне терзаемый воспоминанием? Что не легко твое страдание, ясно говорит о сем твоя унылость, показывающая внутренне мучащую тебя печаль; признаком ее служат слезы».
Такое обращение мужей сих едва разрешило связанный язык мой. «Что ж мне сказать? — отвечал я. — И для чего дам вам ответ, когда облако печали не позволяет хорошо вникнуть в суждение о том, что истинно? Одного я мнения с вами; зная пользу пустыни, весьма дивлюсь ей; посему, препобежденный любовью к ней, принудил себя оставить все: дом, отечество, родство, друзей, домашних, имение. Но пустыня и погубила, что всего было для меня любезнее, она–то, как видите, оставила меня одного, лишенного всякого утешения; и хвалить ее не позволяет мне болезненное чувство постигшего меня горя, преодолевшего и могущество любви. А когда одна страсть превозмогает другую, тогда вовсе не дает она места побежденной, непременно хочет иметь полное начальство и как чего–то неприязненного избегает того, чтобы призвать кого в общение.