Творения
Шрифт:
Глава 51. Ибо если кто во время борьбы с раздражающим его зрением в состоянии будет угрожающими наказаниями привести себя в такое противоборство, в каком бывает человек, обуреваемый в море, то он без труда одолеет поборающих его, не чувствуя наносимых ударов, так что скажет: «Биша мя, и не поболех, и поругашася ми, аз же не разумех» (Притч. 23, 35), то есть: «Они били меня, думая надругаться, а я не чувствовал ударов, потому что «стрелы младенец быша язвы их» (Пс. 63, 8), не обратил внимания и на обольщение их, не показав и вида, что замечаю присутствие их». Так и Давид, презирая таковых сопротивников, сказал: «Уклоняющагося от мене лукаваго не познах» (Пс. 100, 4), то есть не чувствовал, когда пришли и когда удалились.
А кто не знает даже и того самого, что у чувств есть великое общение
Глава 52. И сказание оканчивается этим, а мы из сего сказания научаемся тому, что касается нас самих, и познаем борьбу чувств с чувственным, ибо каждый из нас до двенадцати лет от рождения, не имея еще чистого рассудка, бессознательно подвергается рабству (и чувства выполняют приказания вещей чувственных, как их владык: зрение — вещей видимых, слух — звуков, вкус — соков, обоняние — запахов, осязание — всех чувственных вещей, какими в движение приводится чувство сие) и человек по младенчеству не в состоянии бывает различать и разрешать своих ощущений. А как скоро рассудок станет приходить в зрелость и начнет чувствовать вред, немедленно замышляет отступничество и бегство из такого рабства. И если человек, укрепившись рассудком, утвердится в этом решении, то навсегда останется свободным, спасшись бегством от жестоких владык. Если же решимость его в сем предприятии слаба, то человек чувства свои, побежденные владычеством чувственного, снова предает в плен, и остаются уже они в мучительном рабстве без всякой благой надежды.
Посему–то пять царей, по сказанию, побежденные четырьмя царями, бегут к «кладязем смоляным» (ср.: Быт. 14, 10), научая тем нас, что побежденные чувственным, как бы в пропасти или кладези, в каждое чувство низвергают все чувственное, а именно что ощутимо для каждого из них, не помышляя уже более ни о чем видимом, потому что погрузились пожеланием в земное и наслаждение здешним возлюбили паче наслаждения мысленным.
Глава 53. Так и раб, возлюбивший господина своего, жену и детей, по сродству с телесным отрекаясь от истинной свободы, делается вечным рабом, провертев ухо шилом (см.: Исх. 21, 5–6), чтобы не восприять когда–либо слова о свободе, услышав естественным отверстием слуха, но, возлюбив настоящее, навсегда пребывать рабом. Посему–то и руку жены, взявшей «за ятра», когда бьются между собою два мужа, Закон повелел отсечь (см.: Втор. 25, 11–12), потому что во время борьбы помыслов о выборе мирских и Небесных благ, оставив сей выбор, взялась она за служащее к рождению и растлению (Законодатель родотворными членами означил дело рождения). Посему отрекаться от мирских дел нет пользы для тех, которые не остаются при своей решимости, но снова увлекаются и уступают помыслу, а потому часто возвращаются к оставленному и объявляют тем о пристрастии своем к этому, как и жена Лотова, оглянувшись назад, доныне стала примером для непокорных, превратившись в соляной столп (см.: Быт. 19, 26). Такова и привычка, изображением которой была жена Лотова и которая вознамерившихся удалиться невозвратно возвращает к себе.
Что же говорит и Закон, который повелевает вошедшему в храм, по совершении молитвы, не возвращаться теми же вратами, которыми вошел, но выходить в противоположные врата, совершая путь по прямому направлению и не обращаясь назад (см.: Иез. 46, 9)? Не то ли, что усилия в прямом шествии к добродетели не надобно расслаблять сомнениями? Ибо частые склонения к тому, от чего мы удалились, без сомнения, повлекут вспять от навыка, и, ослабляя стремление вперед, всецело привлекут к себе, и заставят возвратиться к прежним
Глава 54. Ибо привычка сильна на то, чтобы удержать при себе и не позволить снова возвратиться к прежнему навыку добродетели, потому что от привычки происходит навык, а навык обращается в природу; превратить же и изменить природу трудно. Если и поколебать ее несколько насилием, то скоро возвращается сама в себя, но, исторгнутая из своих пределов, не достигает совершенства, если великий труд не даст ей возможности снова возвратиться назад тем же путем, чтобы от приобретенной привычки опять перейти к оставленному навыку. Посмотри на душу, следующую своим привычкам, как она восседает на идолах, пригвоздив себя к не имеющим образа веществам, и отрекается [1] от восхождения к учению, которое готово руководить ее к высшему, и говорит: «Не могу востати пред тобою, яко обычная женская ми суть» (Быт. 31, 35).
И душа, с давнего времени упокоевающаяся делами житейскими, восседает на идолах, которые сами по себе не имеют образа, но приемлют образ от человеческого искусства. Ибо богатство, слава и прочее житейское — не что–либо, не имеющее образа, но не имеют они в себе ничего определенного и членораздельного, привлекательным подобием подделываются под истину, ежеминутно превращаясь из одного вида в другой, образ же даем им мы сами, когда о том, что не пригодно ни к чему полезному, человеческим помыслом составляем полезное представление.
Глава 55. Ибо, когда удовлетворение необходимым потребностям тела простираем до огромных издержек, приправляя пищу тысячами сладостей, богато испещряя одежду до роскоши и пышности, а потом, обвиняемые в той суетности, что по–пустому и напрасно величались роскошными издержками на такую потребность, которой можно удовлетворить малым, придумываем оправдание, что поступаем как должно, тогда что иное делаем, как не усиливаемся придать образ не имеющим образа веществам? Справедливо же такую душу назвали мы и восседающею на них, ибо душа, утвердившая в себе таковые суждения о сказанном, пригвождается к здешнему, служа уже идолам, а не истине и не имея сил возвратиться к ней, но привычками, как месячною нечистотою, оскверняя природу всего здешнего. Под словом же «седе» (Быт. 31, 34) Писание разумеет здесь леность к деланию доброго и сластолюбие, — леность, когда говорит: «Седящыя во тме и сени смертней, окованныя нищетою и железом» (Пс.106, 10), потому что тьма и оковы служат препятствием к деланию, — сластолюбие же, когда говорит об обратившихся сердцем во Египет и рассуждающих друг с другом: «Вспомнили мы, «егда седяхом над котлы мясными и ядохом мясо до сытости» (Исх. 16, 3)». Ибо подлинно сидят над котлами те, которые изнеженною и непрекращающеюся горячностью разжигают в себе пожелания. Матерь же сластолюбия — чревоугодие, ибо оно порождает сластолюбие, а может быть, и многие другие страсти; от него, как от корня — отпрыски, возникают прочие страсти и, в скором времени став деревами, на породившей вырастают в достигающие до небес пороки, потому что сребролюбие, гнев, печаль суть порождения и отростки чревоугодия.
Чревоугоднику прежде всего нужны деньги на удовлетворение пламенеющего всегда вожделения, хотя оно никогда не удовлетворяется, а на препятствующих приобретению денег необходимо возбуждаться гневу; по необходимости также следует печаль, когда гнев по бессилию не перешел в дело. Ибо и ходящий «на персех и чреве» (ср.: Быт. 3, 14), когда есть у него вещества, производящие удовольствие, ходит на чреве, а когда недостает сего, пресмыкается на персях, где кроется гнев, потому что сластолюбцы, лишаясь удовольствий, гневаются и огорчаются.
Глава 56. Посему великий Моисей на перси иерею возлагает слово, знаменательно сим означая, что стремления страсти гнева должно обуздывать помыслом, потому что слово судное есть разумная сила. И иерей сдерживает страсти разумом, потому что несовершен; совершенный же Моисей всецело отлучает от себя все гневное, потому что не слово носит, но отлучает самую грудь, ибо сказано: «Взем Моисей грудь, отлучи ю возложение пред Господем» (Лев. 8, 29). Иные же как не отсекают всецело гнева, так и разумом не сдерживают страсти, но препобеждают ее трудом; и это суть те, которые отъемлют грудь вместе с»рамом» (ср.: Лев. 9, 21), потому что «рамо» (плечо) есть знак труда и делания.