Твой дом

Кузнецова Агния Александровна

Павел Семенович поморщился: жена говорила совсем не то, что нужно.

– Стася, – сказал он, – генерал Сверчков и твои педагоги нас во многом переубедили, многое же ты сама поняла не так, как оно было на самом деле…

Стася молчала, все ниже наклоняя голову.

Агриппина Федоровна, Марина Николаевна и даже Стася отлично понимали, что двумя беседами Ночек не переубедишь. Может быть, взгляды мужа и жены во многом поколебались в этот день, но все же Павел Семенович сейчас говорил не от души, и от этого всем становилось не по себе.

Откровенного разговора,

какой представляла себе Ирма Сергеевна, не получалось. Марина Николаевна вышла.

– Я думаю, Стася, дома ты обо всем договоришься с родителями, – сказала Агриппина Федоровна.

Стася заплакала и выбежала из комнаты.

– Придет, – спокойно сказала Фадеева.

– Не придет, – упавшим голосом отозвалась Ирма Сергеевна.

– Не придет, упрямая в меня, – сказал Павел Семенович, и по тону его голоса невозможно было определить, рад или не рад он этому.

Стася убежала в уборную, долго плакала там у окна, а потом так же долго мыла под краном лицо.

«Вот возьму и с моста брошусь в реку», – думала она, и хотя знала, что никогда не бросится в реку, тем не менее ярко представила себе, как будут убиваться мать и отец, чувствуя свою вину в ее трагической смерти. Она представила себе, как Вера зайдет в класс и скажет: «Девочки, а Стася…» Она не договорит и заплачет… И Стася снова всхлипывала и плакала от жалости к себе, к родителям, к подругам… Она также уже знала, что возвратится домой. Знала и хотела этого.

Стася вспомнила, как плохо выглядела мать, какой виноватый, жалкий вид был у отца. «Я же люблю их, – думала она. – Ведь должна я была понимать, что все равно вернусь домой, потому что я не Елена Стрелова и не мне, маменькиной дочке, жить одной».

Стася пришла к неожиданному для себя выводу, что виновата во всем сама. «Ведь я никогда не пыталась по-серьезному доказать родителям, в чем они неправы, не пробовала прибегать к помощи взрослых друзей», – упрекала она себя.

Потом она опять стала защищаться. «Я совершенно права, – говорила она себе. – Мама сказала, что теперь ни в чем не будет мне перечить. Значит, во всей этой истории я поступила умно. Теперь еще дня два не пойду домой, ночую у Елены или у Веры, пусть раз и навсегда почувствуют мои родители, как они были неправы».

Стася достала из кармана круглое зеркальце и посмотрелась в него. На нее взглянули опухшие от слез глаза на совсем некрасивом лице, покрытом красными пятнами. Стасе опять стало жалко себя. «Вот до чего они довели меня», – подумала она и, всхлипнув, решила дождаться здесь перемены.

Ждать пришлось недолго. В нижнем этаже звонок запел песенку, сочиненную Стасей еще в первом классе:

Динь-динь, отдыхать,

Динь-динь, поиграть,

Побегать, поскакать

И за парту опять.

Он пел все громче, все задорнее, а Стася стояла у двери и слушала. Вот хлопнула где-то внизу дверь, вот отозвались двери вверху, вот в полную тишину коридора волной ворвался шум, затем послышался шум вверху, внизу, топот ног по коридорам, по лестницам, и коридоры ожили, засмеялись, запели. «Как хорошо!» – подумала Стася,

и сердце ее тоже ожило, запело, засмеялось. – Какое это все родное, мое – и звонок, и хлопанье дверей, и шум. Что бы я стала делать, если бы у меня не было школы?» Она не ответила себе на этот вопрос и побежала отыскивать подруг. Ей навстречу уже мчались Вера и Елена.

– Ирма Сергеевна была? Помирились? – спросили они еще издали.

Стася рассказала подругам о том, что произошло в учительской.

– Иди домой сегодня же, – одновременно сказали Елена и Вера.

– Почему? – заносчиво спросила Стася.

– Потому что все будет по-хорошему. Папа с мамой теперь все поняли… – убежденно сказала Вера.

В ответ на это Стася спросила:

– Лена, можно мне сегодня переночевать у тебя?

Вера пожала плечами, а Елена с готовностью ответила :

– Конечно, мы очень весело проведем время.

…И все же, как ни пыталась Стася заглушить в себе голос совести, упрекающий ее в том, что она ушла от родителей, к четвертому уроку он говорил уже так убежденно, что она готова была немедленно бежать домой. Кроме того, неожиданно для себя она почувствовала острую жалость к матери, непреодолимое желание увидеть ее сейчас же. Но Стася дождалась конца занятий и тогда потихоньку от подруг оделась, выбежала из школы и быстро пошла через площадь на набережную. Она почти вбежала во двор, и он показался ей таким хорошим, таким родным, что она умилилась до слез, точно не видела его несколько лет. Вот здесь, по дорожке, рассказывала мать, она сделала свои первые шаги… Вот здесь за домом, совсем малышкой, из щепок она устраивала куклам жилище. Все здесь было невыразимо дорого ей.

Глава двадцатая

С этого дня жизнь семьи Ночек пошла по-другому. Ирма Сергеевна будила Стасю в шесть часов утра, когда той нужно было заниматься. Она ничего не говорила о женихах, только украдкой вздыхала, когда видела дочь с Новиковым или с Сафроновым. Теперь, когда нужно было оценить какой-нибудь поступок Стаси или выразить по поводу чего-либо свое мнение, Ирма Сергеевна долго думала, прежде чем сказать, вспоминала длинную беседу с генералом Сверчковым и с Фадеевой. Они убеждали ее и Павла Семеновича в том, что их слепая любовь к Стасе приносит ей только вред, что многие их взгляды в воспитании отстали от современной жизни.

Агриппина Федоровна знала, что Ночки в глубине души еще во многом отстаивают свои взгляды. Нужно было немало времени, чтобы перевоспитать Ирму Сергеевну и Павла Семеновича.

Но Фадеева видела: муж и жена поняли, что, как бы они ни старались привить свои взгляды Стасе, из этого ничего не получится.

Стася торжествовала. Торжествовали ее товарищи и подруги. Агриппина Федоровна не давала покоя своим ученикам, то и дело отправляла их к Стасе по одиночке и компанией.

Она вовлекла Ирму Сергеевну в родительский комитет школы, она несколько раз просила Трофима Калиновича побывать у Ночек, а Оксану Тарасовну – пригласить Ночек к себе в то время, когда у Сверчковых соберутся Верины подруги и товарищи.