Твой дом
Шрифт:
…Осеннее небо плотно затянуто тучами. Воет ветер, и сеет косой дождь. В школьном зале царят сумерки. Комсомолки собираются на общее собрание, оживленными группами они стоят у стен, на середине зала, в дверях.
Елена одна сидит у окна. Окно выходит на улицу. Там блестит мокрый асфальт, разрезанный трамвайными рельсами, блестит крыша противоположного дома, белеет его мокрая, с подтеками стена, и по ней бьет сорванная бурей вывеска «Главный почтамт».
За окном сумрачно… На сердце у Елены так же, как и на улицах, темно и мрачно. Ей хочется плакать.
Отец, взволнованный, с рукой, растерянно хватающейся за висок… Видимо, головная боль… Это бывало у него в моменты нервных потрясений. Он секретарь райкома партии. Ему нужно дать необходимые указания тысяче людей, увезти из-под бомб жену и дочь. Город на границе, вот-вот будет окружен вражеским кольцом. Нет уже ни телеграфа, ни телефона…
Происходит чудо – через море огня отец прорывается за город, и машина несется по шоссе… Он сидит сам за рулем, позади жена и дочь. Солнце уходит за плотные тучи, и среди белого дня со всех сторон наползают сумерки. Поднимается ветер, и дождь начинает смывать с земли уже пролитую людьми кровь. Они прощаются. Они знают, что прощаются навсегда, и никакие слова, никакие улыбки, стянутые отчаянным усилием воли, не могут обмануть ни отца, ни мать, ни Елену.
Мать Елены садится за руль, и так же бешено машина несется вперед по шоссе, в потоке других машин, А отец лесом идет назад в город.
«Дорогая моя девочка, – часто говорила мать Елене, – твой дом не только там, где живем мы с тобой. Твой дом – вся наша родная земля. Не чувствуй себя на ней одинокой».
Она говорила так, точно знала, что ее Елена останется одна. В октябре 1943 года в больнице умерла мать Елены. А в те дни, когда Советская страна праздновала победу над врагами, Елена получила известие о том, что отец ее погиб в лагере Майданек.
Школа и комсомольская организация стали действительно родным домом для Елены, но все же они не могут полностью заменить ей настоящий дом с родительской лаской и заботой. Она тоскует о нем, плачет. Эта тоска пробуждается в ней чаще всего в осенние ненастные дни.
Ее невеселые мысли нарушает голос Веры Сверчковой.
– Товарищи, – говорит она, стоя за столом на сцене. – Общее собрание комсомольской организации нашей школы считаю открытым.
Елена бесшумно отодвигается от окна, ее лицо становится спокойным и светлым. Она замечает сбоку, недалеко от себя, беспокойные глаза Стаси и ободряюще улыбается ей.
– Прошу называть кандидатуры председателя и секретаря, – говорит Вера.
Кто-то из зала кричит:
– Вершинину!
– Вершинину, – говорит Вера и сама предлагает: – Стрелову. – Она видит, что в этот ветреный осенний день Елену снова терзают воспоминания, и ей хочется отвлечь подругу. – Кто против?
Зал безмолвствует.
Елена и Наташа Вершинина, маленькая пышка с кукольным румяным лицом, на котором всегда смеются синие круглые глаза и пунцовый рот, поднимаются на сцену.
Пошептавшись и поспорив с Еленой, Наташа садится за стол, придвигает к себе лист бумаги, берет карандаш и, заметив что-то смешное в зале, фыркает и закрывает рот ладонями.
Елена
– На повестке дня два вопроса. Первый – прием в комсомол товарищей Ночки и Петровой, и второй – доклад Сверчковой о ходе подготовки к тридцатой годовщине Октября. Добавления или изменения будут?
Зал молчит.
– Любопытно, – не обращаясь ни к кому, вполголоса говорит сидящая на первой скамейке десятиклассница Нина Иванова, – эта вертушка Ночка решила вступить в комсомол! Во что превратится комсомол, если в нем будут такие… – Она сокрушенно вздыхает.
Елена слышит ее слова и сердито говорит:
– Прекратите разговоры.
– Она обязательно будет старой девой, – шепчет Наташа Елене и громко хихикает.
Елена смотрит на Иванову и невольно улыбается. Нина худая, бледная, высокая, волосы ее гладко зачесаны вверх. Одета она очень опрятно. Ее белоснежный закрытый воротничок почти до самых ушей, длинные рукава опускаются на кисти рук.
– Приступаем к первому вопросу – прием в комсомол Анастасии Ночки. – Елена берет со стола заявление и анкету и громко читает.
Стася выходит к столу. Сначала она немного смущается, потому что сидящие в зале девочки с любопытством рассматривают ее. Они не раз видели Стасю на сцене. Оживленная, счастливая, в костюме цыганки или в русском сарафане, она с увлечением плясала, не замечая зрителей. А теперь она краснеет, смущается и не знает, куда девать руки.
Нина замечает на белом пальце Стаси золотое кольцо и шумно вздыхает на весь зал. Наташа закрывает рот руками.
Но смущается Стася только в первый момент. Через минуту руки ее спокойно опускаются. Она смотрит на лица девочек, устремленные на нее, и думает: «Чего же робеть? Это все те же самые смешные и хорошие девчонки, которые дурачатся на переменках и плачут на уроках при получении двоек…» И Стася чувствует, что теперь будет она еще ближе к ним, еще роднее будет ей школа.
– Вопросы есть к Стасе Ночке? – спрашивает Елена.
– Почему Ночка так долго не вступала в комсомол? – спрашивает Иванова таким тоном, точно собирается уличить Стасю в чем-то плохом.
Руки Стаси снова не находят места. Можно ответить в нескольких словах, но Стасе стыдно за своих родителей, она о них не говорит ничего.
– Глупая была, не понимала значения комсомола, – тихо отвечает она.
– А почему теперь вдруг поняла? – придирается Нина, и кольцо на Стасином пальце раздражает ее все больше и больше, блестящий камень его режет ей глаза. Спросить бы: «А зачем ты в школу надела кольцо?» Но это слишком мелко… Она поймает легкомысленную Стасю на другом…
– Почему именно теперь? – переспрашивает Стася. Она вдруг шагает к краю сцены, прижимает руки к груди и говорит горячо и взволнованно: – Знаете, что я вам скажу, девочки, я не о себе вам скажу. Я скажу вам о моих дорогих подругах и друзьях. Я скажу вам о нашей замечательной учительнице Агриппине Федоровне и даже о родителях. Это их заслуга, что я стала другой.
Стася переводит дыхание. Ей так много хочется сказать, и она рассказывает взволнованно и просто, как переубеждал ее во многом Федя, как спорили с ней Вера и Елена, как много времени на семью Ночек потратила Агриппина Федоровна, родители Веры и Федина мать.