Твой последний шазам
Шрифт:
— Девчонка тут была.
— Вита? — Анастасия Фёдоровна покачала головой. — Так она домой пошла. Да ты зайди к ней, чего мнёшься?
— А какая квартира?
— Сороковая. Соседка моя.
Я никогда не желала другим людям зла, но в тот момент готова была придушить Анастасию Фёдоровну собственными руками.
Харя кивнул, но с места не сдвинулся. Потом достал телефон и что-то стал в нем писать.
— Ну ты чего? — Анастасия Фёдоровна нетерпеливо заёрзала. — Передумал?
Проигнорировав вопрос, Харя угрюмо огляделся и двинулся в обратную
Теперь он точно расскажет об этой встрече Гашишу. И они заявятся ко мне домой.
Не тупые, гормонально агрессивные одноклассники, а настоящие беспредельщики, у которых был пистолет, бита и пара канистр с бензином, чтобы избавляться от улик. А может даже и трупов.
Первым делом я набрала Артёму, но он, как обычно, оказался недоступен. Хотела написать, но на это требовалось время, а мне срочно нужно было с кем-то поговорить.
— Этот парень не из Москвы и не станет тебя караулить, — сказал Ярослав, выслушав мою историю. — Может, сунется раз или два, но потом уедет и всё. Ты не его бывшая, чтобы сидеть возле твоего дома часами, ты не кинула его на деньги и по большому счёту ничего ему не сделала. Поэтому лишних сил он тратить точно не будет. Если бы у него пригорало, он бы сразу ломанулся к тебе, но он не стал. Вполне возможно и не придёт больше. Сама подумай, зачем ты ему сдалась?
— Они были очень злые на Артёма. Он смеялся над ними и оскорблял по-всякому.
— Ну, вот видишь, им нужен только твой Артём, а его всё равно в Москве нет.
Если старательно практиковаться, то освоить осознанные сновидения вполне возможно. Главное научиться расслабляться и вместе с тем сосредотачиваться. Дыхание остаётся ровным, а сердце бешено стучит.
Я лежу, распластавшись на берегу небольшого лесного озера. Птицы попрятались в тени деревьев, не слышно треска кузнечиков, даже шороха трав.
Единственное, что движется здесь — это облака. Они бегут в отражении воды так быстро, что если смотреть на них не отрываясь, может закружиться голова.
Время от времени на глади воды лопаются маленькие пузырьки — это рыбы, поднимаясь с прохладного дна, беззвучно глотают раскалённый воздух.
Внезапно лёгкий порыв ветра приводит в движение листья, воду и мои волосы. Это длится всего несколько секунд — время не достаточное для пробуждения. Лес что-то шепчет и снова затихает. Рябь на воде расходится ещё раньше. Только волосы не хотят возвращаться обратно, они липнут к взмокшему от жары лицу, заставляя меня пошевелиться. Поправляю прядь, раскидываю руки в стороны — блаженство продолжается.
— Удовольствие — высшее благо, — шепчет Артём.
Его со мной нет, но я отчётливо слышу голос.
— Это Эпикур говорил об отсутствии страданий и чистой совести, — отвечаю я, прокручивая вдоль запястья красную шерстяную нить. — Потому нет смысла беспокоиться о смерти. Пока мы есть, её ещё нет, а когда она приходит, нас уже нет.
Я проснулась от ужасающего треска за окном, посреди комнаты стояла мама, и я совершенно не понимала утро сейчас, день или вечер.
— Ладно, давай по-нормальному
— Это не подростковая рефлексия. Это просто рефлексия. Такая же, как у всех. Как у тебя или тёти Кати.
— Вовсе нет. Наши переживания основаны на реальных, насущных вещах, а ты выдумываешь трагедию на пустом месте.
— Разумеется, мальчики из Мытищ — самое насущное в твоей жизни. И вообще, чем девичья подростковая рефлексия хуже рефлексии престарелых дядек? Да весь интернет заполонён их нытьём. И я точно также не понимаю их заморочек, как и они мои. Разница только в том, что они в своих бедах винят всех, кроме себя, а я пытаюсь понять, как вообще в этой вашей дурацкой жизни всё устроено.
— Вита! — мама удивлённо отшатнулась. — Это что ещё за разговоры?
Мы с ней не ругались с весны и обе боялись нарушить воцарившийся покой. Но иногда у меня просто не хватало сил сдерживаться.
— Ладно, — она примирительно опустилась на край кровати. — Я пришла не спорить, а помочь. Давай вместе разберёмся. Что конкретно тебя удручает? Наш отъезд?
— То, что алгезиметр для чувств пока не изобрели. Если бы такой был в природе, возможно, ты бы верила ему, как веришь градуснику.
Разговаривать не хотелось. Раз она за столько времени меня не поняла, то ждать внезапного озарения было бессмысленно.
— Ты бы могла просто сформулировать что именно не так?
— А если всё не так?
— Ну вот почему ты разговариваешь, будто я тебе враг?
— Конечно, не враг, — я взяла её за руку. — Но я заранее знаю, что ты скажешь и не хочу сейчас этого слышать. Просто внутри меня сейчас слишком много негатива и уже больше не вмещается.
— Что это такое? — она заметила красную нить на руке.
— Так, ерунда. Загадала желание.
— Какое же?
— Чтобы вы сами расхотели ехать в эту свою Америку.
— Всё понятно, — мама обиженно встала и направилась к двери.
— Мам, — окликнула я. — Это шутка. Извини. Я люблю тебя и постараюсь исправиться.
— В Третьяковку привезли Караваджо, хочешь, сходим?
— Караваджо — здорово! Но нет, пока не хочу, — я покрутила нитку. — Это скоро пройдёт. Честно. Просто нужно ещё немного времени.
Противный стрекочущий шум на улице продолжался. Я встала и выглянула в окно.
На площадке перед подъездом рабочие долбили и расщепляли на куски асфальт перфоратором.
А двое азиатов в оранжевых жилетках на голое тело вцепились в лавочку и пытались вырвать её из земли.
Возле них металась Анастасия Фёдоровна. Хватала их за руки и что-то кричала. Рабочие раздражённо и грубо её отпихивали.
Я быстро оделась и выбежала на улицу.
— Как же так? Что же мне делать? — причитала Анастасия Фёдоровна. — Вы не имеете права! У нас кооператив.
— Ничего не знаю, — сказал усатый рабочий. — Разнарядка демонтировать.