Твоя заря
Шрифт:
Однако - пора! Заболотный первый решительно встает, сенкю вам, девочки, мы поавда вам благодарны, а теперь пошли - дальше продолжать свою безумную гонку.
"Бьюик" наш стоит уже снаряженный для дальнейшей езды: горючего залито в бак положенное количество галонов, резина проверена,- парни из бензоколонки знают свое дело. Сведущие, доброжелательные, сделают все как следует и без напоминаний, еще и улыбнутся вам на прощанье:
– 0кей! Приезжайте еще!
Заболотный по привычке и тут не упустил случая обменяться фразой-другой с одним из юношей, приводивших машину в порядок; веснушчатый парень, протирая стекло в нашей машине, похвалился, что дед его происхождением тоже из Юкрейн, когда-то давно в поисках лучшей доли отправился за океан, работал здесь с братьями на шахтах, а отец строил как раз
– Это уже познания нешуточные,- улыбнувшись, Заболотный дружески похлопывает своего нового знакомого по плечу.- Кстати, можешь своим друзь-ям сообщить - они, кажется, итальянцы?
– что и первый в мире рамковый улей был изобретен на Украине. Модель оказалась настолько удачной, что пчелы и других пород сразу приняли ее, благодаря чему рамковые ульи распространились по всей планете... А ведь это чего-нибудь стоит?
– О, йес...
Поскйльку "бьюик" наш уже в полном порядке, а место требуется для других машин, нашего трудягу отгоняют в сторону, и теперь, никому не мешая, ждет он нас поодаль на муравке, которая сплошь в пятнах мазута, вытоптана и помята шинами,- истерзанная травка даже рыжиной покрылась, словно опалена этим же лоснящимся на ней мазутом.
Можно бы уже двигаться, но Лида просит обождать еще минутку, ей трудно оторваться от забавно играющих двух собачек, которых какое-то семейство как раз выпустило из машины проветриться.
– А взгляни-ка, брат, сюда!
– говорит Заболотный, над чем-то склонившись, взволнованный.- Узнаешь?
Даже не верится...
– Спорышок!
Кто мог подумать, что встретимся, да еще где!..
– Лида!
– зовет Заболотный и нашу спутницу.- Смотри: вот это он и есть, спорыш, трава из трав!.. Это тебе что-нибудь говорит?
– Пока ничего,- отзывается она, неохотно направляясь к нам.
А мы оба, не боясь показаться ей смешными, рассматриваем, как некую редкость природы, эту скромную, в мазуте курчавящуюся травку. Для нас эта встреча и впрямь что-то значит: настоящий спорышок-кудрявчик стелется у наших ног - пробился, пророс сквозь всю планету! Ну, дружище, вот где мы с тобой встретились!.. Поиронизировать бы над собственной сентиментальностью, да кстати ли? Топтанаяперетоптаная неприметная такая травка, а вмиг воскрешает для нас целый мир, множество картин и лиц проглядывают из нашей стернистой степи: Надька с младенцем, и Роман, и чумазые веселые наши сверстники, из которых скольких уже нет и даже следы потерялись - кого куда разметала жизнь! Может, кому-то из них, залегшему перед атакой, тоже на глаза попался такой спорышок в последнюю минуту, другому эта травка, может, за колючей проволокой являлась, прорастая сквозь камни на сером плацу смерти, а еще кто-нибудь растроганно разглядывал ее, чудом уцелевшую, на стриженых газонах далеких столиц... И теперь вот знакомая муравка стелется на изъезженной ржавой обочине, будто из детства проглядывает к нам сквозь мазут на самом краю света...
– Нет, Лида,- говорю,- все же мы сентиментальный народ.
– Написать бы докторскую о значении спорыша во взаимосвязях народов,как-то застенчиво улыбается Заболотный.- Или хотя бы о его роли в жизни дипломата...
Сквозь самую сердцевину планеты пророс, вот тебе, Лида, и спорышок! Запомни его...
Уже собираемся сесть в машину, как вдруг слышим веселое:
– Хелло!
Это от кафе долетает девичий возглас. Красные шапочки стайкой сбились в дверях, кто-то из девушек прощально машет рукой,- это изъявление симпатии адресовано прежде всего Заболотному. Видно, он все же их заинтриговал, тех юных кельнерок. Так и остаются в неведении - кто он: англичанин или скандинав? Человек искусства или, может, странствующий маг, психоаналитик, астролог-звездочет? Так или иначе, но чем-то он пробудил в
Заболотный выруливает на полотно, развивает скорость. Движение, стремнина, и вновь где-то там вслушиваются немые травы обочинные, как река дороги шумит и шумит.
Над трассой все заметнее трепещет дымка выхлопных газов. Пчела, верно, упала бы мертвой на лету, глотнув такого воздуха, не выдержала бы, пожалуй, и та агрессивная, гибридная... Волнистый рельеф местности слегка выгибает автостраду перед нами книзу, и глазам открывается бесконечная лавина автомобилей, струящийся поток, река. Железная река! Сверкает-переливается под солнцем стальными спинами кузовов. В неисчислимости затерялись мы, летим. Различные желания и побуждения вывели нас на трассу, и объединяет людей странствующих разве что эта стремительность и напряжение дороги, где удержу скоростям нет,- впрямь будто некая сверхсила гонит, катит за горизонт эту неистовую реку, этот Дунай сверкающего железа, грохота и угара.
XX
Хайвей, кажется, принимает лишь тех, кто торопится, кого обуревает жажда скоростей. Несметное множество колес летят в своей круговерти, цепляясь резиной за бетон автострады. Обогнали трак, обгоняем автофургон, из которого сзади торчат чьи-то ноги в кедах, в обтерханных джинсах,-отсыпается сваленный усталостью путник.
Еще обгоняем длинную, новейшей модели машину, обшитую по бокам синтетиком под цвет дуба, из окна салона выставил голову ирландский сеттер, ему душно, глотает воздух, наверно, отказал кондишен... Глаза у собаки грустные, осмысленные - это мы с Лидой успеваем заметить. Заболотный, обгоняя, развивает скорость, и уже сеттера нет, уже где-то позади высовывается из машины его умная голова с вислыми ушами, а рядом другие авто, устремляясь вперед, сверкают стеклом и никелем, во весь дух несутся со своими загерметизированными пассажирами...
Усталость же тем временем делает свое, она уменьшает мир до размеров блестящего шарика, мерцающего и мерцающего на верхушке антенны ближайшей из передних машин, которой никак не удается от нас уйти,- мы мчимся все время за ней на одном расстоянии.
– Даже глаза режет,- Лида отворачивается от антенны, должно быть, шарик металлический и блеск его девочку раздражают.
Зрение устало от хайвея; окружающего, собственно, не воспринимаешь, оно сейчас для тебя становится чем-то сплошным, почти бесцветным, мир вне дороги пролетает отчужденно, тебе только и остается этот однообразно-серый свист скоростей да еще царство рекламы, которому, видно, не будет конца. Длинноногие девы с напомаженными губами, эти современные варианты античных сирен, до апельсиновой золотистости загоревшие на гавайских пляжах, норовят во что бы то ни стало соблазнить странствуюгаих ослепительными улыбками, игривыми позами обольгтить равнодушно пролетающих мимо них новейших, защищенных пуленепробиваемым стеклом одиссеев.
– А что же там Верховный Комментатор говорит?
Заболотный включает радио, и невидимый сопроводитель наш тут как тут, и говорит он, что, но мнению коллегии присяжных, убийство из милосердия не считается преступлением. А значит, и не подлежит наказанию... И еще он сообщает спокойным, каким-то эластичным голосом, что с южных широт медленно, но неумолимо движутся над континентом тучи агрессивных пчел,гибридная помесь бразильских с африканскими,- которые размножаются с ужасной интенсивностью и оказались такими воинственными, что нападают на целые города...
– Даже на такие могут напасть?
– спрашивает Лида, кивнув на город-гигант, проплывающий в это время па небосклоне, и добавляет тревожно: -Видно, те пчелы за что-то здорово рассердились на людей?
– Разве не за что,- говорит Заболотный и, чтобы успокоить Лиду, пускается в объяснения, что те, мол, агрессивные рои хотя и продвигаются, однако достаточно медленно, со скоростью черепашьей, им некуда торопиться.
Поэтому пока пчелиные орды приблизятся к -здешним широтам, может статься, что они и вообще потеряют свою агрессивность, притерпятся к людям и ко всему, что их сейчас раздражает... Оказывается, их больше всего раздражает движение, и нападают они не на все подряд, а главным образом на движущиеся объекты.