Твоя заря
Шрифт:
– А там вон снова облака,- предостерегатотде кивнула в ту сторону Тамара. Она только теперь их заметила.
– Те не страшны. Такие беды не принесут. Это добрые облака. Стоят себе и стоят да тихо светятся над степью.
– Будто горные вершины... Ваши степные Арараты...
– Мы их в детство называли "деды",- внезапно послышался веселый голос Заболотного, который, пробравшись сквозь лесополосу, как раз приближался к ним.
Механизатор с удивлением оглянулся на подошедшего.
– А у нас их и сейчас называют "дедами",- приветливо сказал
– Славные "деды",-не скрывал восхищения Заболотный и, остановившись рядом с Тамарой, загляделся на белеющие за разливом хлебов облака. Лицо его сейчас было какое-то просветленное, вроде и на него падали отблески тех далеких степных Араратов.
– "Деды" да "деды",- улыбнулась Тамара своим собеседникам.- Вот вы уже и нашли общий язык...
Подошел Дударевич и доложил Тамаре, что "мустанг"
уже подкован, все о кей, можно ехать дальше. Однако она еще немного постояла, следя за тем, как что-то похожее на гигантскую цикаду, появившись из-за горизонта, медленно, с отдаленным грохотом движется в их сторону... Комбайновый агрегат, приближаясь, вырастал все больше, с сухим звоном шел по загону.
– Вот и мой,- сказал Тамаре механизатор и, спустившись с пригорка, довольно легко при своей полноте отправился навстречу агрегату.
– Счастливо!
– пожелала Тамара ему вдогонку.
– И вам,- сказано было в ответ на ходу.
Человек уходил стремительно, чувствовалось, что все его внимание сейчас уже там, у агрегата, а эти странствующие люди, кто б там они ни были, с этой минуты как бы перестали для него существовать.
– Я на него не произвела впечатления,- сказала Тамара.- Или, точнее сказать, произвела невыгодное впечатление.
– Вы можете и ошибаться,- успокаивающе сказал Заболотный.- А вообще, кто мы ему?
Сели в машину и только тронулись, как Заболотный вдруг Дударевичу:
– Останови.
– Что случилось?
– Посторонняя пассажирка забралась.
Он опустил стекло, чтобы выпустить невесть откуда залетевшую в машину пчелу.
Когда он выпустил ее, Дударевич, дав ход, укоризненно покачал головой.
– Ну, знаешь! Ты и вправду такой сердобольный? Или боялся, что ужалит?
– И то, и другое. А впрочем, поучиться бы нам у этого племени. Вот чьи обычаи да этикеты изучать бы нам, дипломатам.
– Нет, это без меня,- скривился Дударевич.- Да и тебе... Ты вот выпустил пчелу, пожалел ее, а ведь она погибнет. Потому что отсюда она на пасеку не попадет.
– Попадет. Своих она разыщет - будь уверен.
– Каким образом?
– заинтересовалась Тамара.
– А усики-антенны? Представьте себе, на каждой антенне пятьсот тысяч чувствительных пор, и каждая пора имеет нервные окончания...
– Фантастика!
– Вот именно!
– О, сколько еще подобной фантастики в жизни,- сказала Тамара.- На сеансах гипноза, говорят, замечено:
попытки внушить загипнотизированному аморальные поступки вызывают
– Странно.
– И разве это не свидетельствует о чистоте, которая заложена в самой природе человека! Только дьявольскими усилиями удается изуродовать истинно человеческое в человеческой душе... Или даже изломать ее. Изувечить...
Жалкого ублюдка, куклу или карьеромана из него сделать... Однако при первой же возможности он снова воскресает. На то и душа.
– Милая моя, нс витай в эмпиреях,- с иронией заметил Дударевич.- Если ты в розовых очках, сними их...
и оглянись: не посереют ли твои ландшафты?
– Не посереют, будь уверен.
– На сильно высокую, видно, волну настроила тебя встреча с тем полевым атлантом,- добавил Тамарин ревнивец, имея в виду комбайнера.
– А что? Сразу видно, прекрасный человек! Чистый.
Надежный! Па таких держится жизнь. Не правда ли, Заболотный? Поясните хоть вы этому цинику, что он циник.
Жену свою только за то, что она способна увлечься, Талейран мой готов считать чуть ли не порочной... Вы не знаете, как он меня ревностью донимает, разумеется, втайне от коллег...
– Нсужто ревнует?
– спросил Заболотный.
– О, еще как! Просто удивительно, потому что он вообще у меня... не признает эмоций.
Дударевич обиженно взглянул па жену и с укором, глубоко вздохнул.
– Вот вы меня считаете недостаточно эмоциональным,- заговорил он негромко, тоном намеренно суховатым, - и это, по-вашему, бог знает какой порок, а, собственно, что хорошего в этих самых эмоциях? Все беды, в основном, из-за лих! Недобрые страсти, надменность, зависть, коварство это все они, ваши эмоции, ваша так называемая лирика! И глобальные конфликты, в конце концов, тоже из-за них... Потому что войны - это та же надменность, разнузданный эгоизм, властолюбие, яростное стремление во что бы то ни стало кого-то раздавить, растоптать... Иными словами, логика, практицизм, расчет - не такое уж зло, какими они кое-кому представляются. Мыслить, мыслить, если хотите, холодно, прагматически, пусть даже жестко, но дальновидно - вот в чем спасение! Мыслить стратегически - вот чему нужно научиться. Во всяком случае, я за диктатуру мысли. А если уж вы желаете спасать плапету, а ведь я знаю, вы именно этого хотите, я ничуть не меньше, тогда мыслите, не будьте смешными и наивными.
– Смешная и наивная - это у него я,- объяснила Тамара Заболотному.
– Факт, между прочим, известный всему дипломатическому корпусу,буркнул Дударевич.
– Зато ты у меня сама рассудительность, сама целесообразность и никаких отклонений. В чем я была действительно наивна, так это в том, что поддалась на твои уговоры, согласилась принять от тебя обручальное кольцо...
И вот подарок жизни - такой ты у меня правильный, дальше некуда! А я бы хотела, чтобы мой благоверный выкинул когда-нибудь хоть маленькую глупость, учинил бы какой-нибудь скандал или даже любовницу завел...