Твоя заря
Шрифт:
– Самое время,- хмурится муж.- А вот ты как была, так и осталась чернобровой.
– Нс говори, налеталась и я,- сказала она устало.- Иногда уже и покоя хочется...
– Ну-ну,- притворно насторожился Заболотный.- Что за разговорчики: "налеталась!" Все в природе создано для полета! Вон и ребята,- он указал глазами на своих нестареющих друзей, что по-прежнему ровно улыбались с фотографии на стене,- до сих пор ведь в полете... Человек летит, летит земля, вселенная со всеми своими тайнами летит, да и мы с вами, собственно, лишь частица этого вечного полета,
– Хочу домой,- неожиданно призналась Заболотпая.
– К чему бы это?
– притворно удивляется муж.
– Там везде наши, как говорит Лида... И не нужно этих жалюзи...
Заболотный, очевидно, ощутив необходимость вывести жену из ее минора, вдруг поднялся из-за стола.
– Хотите музыки?
Пока он хлопочет возле секретера, что-то разыскивая в своем магнитофонном хозяйстве, жена иронически кивает в его сторону.
– Сейчас будет его коронный номер...
– Где же кассета?
– нервно роется Заболотный уже в другом ящике.
– Вместо того чтобы нервничать, лучше спокойно повторить нашу волшебную поговорку,- советует жена и подсказывает, будто в игре, скороговоркой: "Отдай, куцый, а то подавишься! Отдай, куцый, а то подавишься!"
– Стоп! Отдал, заклинание помогло,- смеется Заболотный, радуясь тому, что нашлась кассета.
Привычными точными движениями он вставил магнитофонную ленту, включил звук, и вот в тишине возникают вдруг тоненькие, какие-то удивительные звуки-позывные, и такое впечатление, что долетают они к нам из дальних миров, из самых отдаленных галактик...
В комнате свершилось нечто, и это нечто подобно чуду:
Кузнечик степной стрекотал!
Я замечаю, как Заболотпые переменились, лица у него и у нее сразу посветлели, словно иной воздух наполнил комнату, уже и то молодые летчики со стены, что стоят, обнявшись, в фронтовых аэродромных бурьянах, тоже стали к этой музыке прислушиваться...
– Хобби его,- воспользовавшись паузой, посмотрела Заболотпая на мужа.Как-то привез записанного перепела, в Другой раз - щелканье соловья из торновщанской балки... А вот вам, пожалуйста, кузнечик выступает...
Мы слушали. Недосягаемая галактика терновщанской степи дарила нам сейчас свою едва слышную, из жаркого воздуха сотканную музыку.
– Нынче это модно,- объяснял в паузах Заболотный.- Мелодии кузнечиков, разных цикад сегодня успешно конкурируют даже с пластинками битлзов... Нервный наш век ищет для себя успокоений в этой нехитрой музыке.
Да и раньше люди что-то в ней для себя находили. Анакрсон или кто-то другой из античных поэтов даже оду сложил в честь такого, пожалуй, самого маленького в мире музыканта...
Пауза длится довольно долго, степь молчит, несет нам лишь свою тишину, потом снова голосок, и мы жадно вслушиваемся в удивительное, ни на что не похожее стрекотание-щелканье... Таким оно кажется нам сейчас необыкновенным,
– Вот вам и кузнечик,- сказал Заболотный, когда лента закончилась.Малый-малый, а захочет, то и океан перескочит!..
XXVIII
Этот кузнечик дал себя записать Заболотному где-то там, далеко отсюда. В тех степях, где небо чистое, сияющее, где полнит оно вам душу своей непостижимой голубой необъятностью, где ночи темны, как в тропиках, и лишь на горизонте, никогда не угасая,.багрово краснеют бунчуки заводских дымов...
Там они мчались в чудесную пору, в самый разгар лета.
На одной из остановок Заболотный спросил местного пастуха-инвалида, который пас корову на веревке у лесополосы:
– Не тут ли бь1ли когда-то Фондовые земли?
– Возможно. Не слыхал про такие. Может, еще до трассы...
– А трасса, она тут, кажется, недавно, сравнительно молодая?
– После войны пленные немцы ее проложили.
– До чего изменился весь край: где были дикие травы, сейчас хлеба, хлеба...
– Жизнь идет, а как же.
И они мчались дальше.
Трое их, вольных, как птицы, людей. После длительного пребывания в дальних краях, после изнурительного напряжения той жизни, где вес было другим (и люди, и небо, и деревья!), где многорукие пузатые будды в течение долго тянущихся лет улыбались им с неизменной загадочностью, после всего наконец отпуск, они едут к морю. К морю, в котором не будет акул!
А пока что - стрежень автострады, мелькание придорожных деревьев и со всех сторон такое степное раздолье, что просто опьяняет своими просторами. Раскинулось хлебами до самых небес и еще дальше, за окоем.
Трое в машине настроены весело, беззаботно. Их радует мир. Тешит их даже этот пучок серебристой травы, который торчит над передним стеклом, пристроенный вместо амулета. Заболотный где-то нащипал этой травки в лесополосе и вот пристроил над собой, на уровне глаз. Уверяет, будто летописное евшан-зелье, вокруг которого исследователи до сих пор ломают копья, было не чем иным, как этой скромной стопной травушкой-метличкой, обладающей таким сильным терпковатым запахом.
– Сентиментально и сомнительно, но пусть будет потвоему,- проявляя терпимость, соглашается Дударевич, хозяин машины.
По службе они, бывает, конфликтуют, доходит иногда до острых стычек, а сейчас у них воплощенное согласие.
Тамара говорит, что это так благотворно действует на них дорога, скорость, предвкушение отдыха.
Оба приятеля сидят впереди рядом - один за рулем, другой в роли советника при нем, Тамара удобно устроилась за их спинами на заднем сиденье, обтянутом узорчатой, золотисто-оранжевой с синим тканью, которая изобилием и яркостью красок напоминает распущенный хвост павлина, так, по крайней мере, определил их обновку Заболотный.