Ты маньячка, я маньяк или А пес его знает
Шрифт:
— Ты что-то знаешь? — пытала она подругу. — Дуська, колись, ты что-то знаешь!
Евдокия отпиралась, ссылаясь на предчувствие, Ева же не отставала.
— А почему ты в последние время такая убитая? — интересовалась она. — Почему взгляд потухший? Почему не бегаешь, не суетишься? Почему даже Боба простила мне?
— Потому, что мне уже все трын-трава. Я теперь рабыня квартиры. Леня с похорон Пенелопы не может подходящую домработницу нам найти. Кого ни приведет, все не то. Одна — сплетница, другая неряха, третья лентяйка, четвертая плохо готовит,
Ева задумчиво соглашалась:
— Да-а, Пенелопу не просто вам заменить.
И вновь обращалась к излюбленной теме: кто он, этот маньяк?
Но в конце концов и она успокоилась: и теперь уже Евдокие казалось, что про маньяка забыли все.
Глава 27
Да, про маньяка все основательно позабыли.
Евдокия забыть не забыла, но Пенелопу вспоминала гораздо реже. Этому очень способствовали домашние хлопоты и дела. Лагутин по-прежнему частенько менял домработниц, и Евдокия заполняла «окна» своими руками. Первое время, оттирая сбежавшее молоко от плиты, или надраивая унитаз, она еще скорбно вздыхала «ах, Пенелопа, ах, Пенелопа!», а потом уж с головой в работу ушла — дом действительно был большой и вещей в нем — немало. С каждой пылинку сдуешь — и вон из жизни полдня.
— До увлечения, Зимнего садика, руки уже не доходят, — жаловалась Евдокия Бродяге, который помощником был плохим, но зато добавлял работы изрядно.
Он неотвязно следовал за хозяйкой и требовал развлечений: то вдруг швабру начнет бодро лапами бить, то ловко повиснет на занавеске или увидит злого врага в безобидном шнуре пылесоса. И обязательно что-нибудь опрокинет. И разольет.
— Стар ты уже Бродяга, солидней надо себя вести, — ворчала на пса Евдокия.
Но недолго ворчала, чаще уставала сердиться и прощала, прощала, прощала… Как никак — собеседник, а домашний труд (оказалось!) обрекает на одиночество, которого Евдокия терпеть не могла.
— Вот скажи мне, мой умный песик, скажи, зачем Леня новую домработницу сегодня со скандалом прогнал? — горестно вопрошала она у Бродяги.
Бродяга в ответ шевелил ушами и молчал очень глубокомысленно, будто и в самом деле решал, с чего это Леня взбесился?
— Хорошая женщина ведь была, — продолжила жалобы Евдокия. — Подумаешь, рубашку не так постирала: на белой — розовое пятно. Леня тоже известный придира. Нельзя во всем только плохое искать. И с пятном походил бы, под пиджаком незаметно.
Бродяга был — за. Он совсем не понимал, зачем нужны эти рубашки.
Евдокия вздохнула:
— А теперь женщина не просто ушла — японский сервиз с собой прихватила, а я скрывать это должна, потому что Леня в милицию обратится, а у нее трое детей. Леня иногда бывает поразительно черствый.
Сама Евдокия от капризов давно отказалась: день ото дня становилась снисходительней и добрей. Во всяком случае, насчет домработниц имела она одно только
И чем ногти Евдокии становились грязней, тем сильнее мнение крепло.
Однако в житейских бедах отыскалась и положительная сторона: Евдокия так уставала за день, что засыпала, едва касаясь щекой подушки. И спала очень крепко, на свидание к молодому человеку не бегала по ночам и вообще не видела снов.
Учитывая все вышесказанное, не дивно, думаю, то, что и Едокия про маньяка забыла — до этого странного дня.
А день начался особенно плохо. С утра Леонид Павлович, на рубашке пятно обнаружив, взорвался и домработницу со скандалом прогнал. Теперь Евдокия вместо приятной беседы с Евой вынуждена была чистить ковры, чем и занималась с девяти утра и до обеда. Чистила бы и до вечера (и было что!), но позвонил Борис.
— Дуняша, срочно беги сюда! — приказал он зловещим шепотом.
— Сюда, это куда? — спросила Евдокия. — Боб, ты где?
Брат доложил:
— Я у Евы.
Евдокия не удивилась, поскольку отношения между подругой и братом становились день ото дня серьезней. Она лишь спросила:
— А почему не Ева, а ты мне звонишь?
— Слушай, — рассердился Борис, — ты можешь хоть раз в жизни подчиниться мне без вопросов?
— Наверное, могу, — предположила она.
— Вот и попробуй! — рявкнул Борис и, не объясняясь, повесил трубку.
Что ж, деваться некуда — Евдокия села в машину и помчала к подруге.
Несказанно она удивилась, обнаружив в квартире Евы одного только брата.
— А где же Евусик? — спросила она.
— Ева в консерватории, — раздраженно ответил Борис и потащил Евдокию к роялю. — Смотри, — сказал он, тыча пальцем в белые клавиши.
Там багровело пятно.
Евдокия попятилась и ужаснулась:
— Снова кровь?!
— Разве не видишь? — ядовито спросил Борис.
— Вижу, но когда она появилась?
Борис резко пожал плечами, словно его передернуло, и проворчал:
— Заметил кровь только что, а когда появилась не знаю.
Нервно взъерошив волосы, он вдруг матюкнулся и забегал по комнате, рассеянно бормоча: «Черт, черт, черт…» Казалось, он вообще забыл про сестру.
Евдокия видела, что брат не в себе, но задавать вопросы уже опасалась, поскольку боялась нарваться на грубость. Она, с изумлением глядя на Боба, усердно припоминала когда он так грубо ругался в последний раз, если вообще так ругался — память что-либо подобное предоставлять не спешила.
Боб бегал по комнате — растерянная Евдокия стояла — и все было бы ничего, когда бы не те ковры, которые дома остались, мокрые и недомытые. Из-за них-то она и не выдержала.
— Боб, зачем ты меня позвал? — в конце концов спросила она.
Брат резко остановился, глянул на сестру совершенно безумным взглядом и прошептал:
— Ты только не пугайся, Дуняша, но я, кажется, знаю кто настоящий маньяк.
От слов его Евдокию словно током прошило.
— Кто? — выдохнула она и присела на кончик стула.