Ты меня не помнишь

Гриневская Марья

— Ляль, успокойся, он в шоке.

Строгий голос Вика заставляет ее замолчать, но лучше бы она продолжала лупить в кресло и обзывать меня. Потому что я убит, размазан, меня нет. Не верю в свое счастье. Этого не может быть. Мы же даже не задумывались об этом, и сейчас... все события выстроились словно по линейке. — Я думал это твой ребенок, вы же собирались — говорю я.

— У нас не было ничего — бросает Вик.

— Не было — зачем-то повторяю я.

Вот теперь точно все сложилось, все стало понятным и простым. Потому, что мой ребенок и его мать будут

жить со мной. Это не обсуждается. А если ребенка спасти не удастся — холодком заползает червячок сомнения и замирает где-то в груди. Нет, все будет хорошо. Как там я говорил про медицину? Шагнула она и далеко. Будут в моей жизни и Саша, и ребенок, зря я что ли строю большой дом.

— Что говорил тебе врач, Ляль? — поворачиваюсь к ней и с тревогой всматриваюсь в лицо — все плохо или есть шанс?

Глава 51

— Шанс есть — немного помолчав говорит Ляля — она поэтому там и лежит. Я проверила в интернете, клиника частная, хорошая, но врачи тоже не все могут. Никто не знает, что послужило причиной вчерашнего резкого ухудшения состояния. Все было стабильно.

— А подробнее? — нервничаю я.

— Он много говорил, а я так разнервничалась, что половину слов пропускала. Я же ничего не знала! Звонила ей все это время, разговаривали, но она ни разу даже не намекнула о беременности!

— Оля, что врач сказал? — не выдерживаю ее отступлений от темы.

Почему мочала — это мы у Саши выясним. Со мной все понятно, а сестре почему не говорила?

— Врач сказал, что у нее неправильно расположена плацента и рубцы, сказал, ей два месяца надо продержаться любыми способами, а там кесарево.

Киваю, больше своим мыслям, чем Ляльке. Клиника, говоришь, хорошая? Проверим сегодня.

Через два часа мы садимся в Пулково. Как ни крути, а частный самолет — это очень удобно, спасибо Бельских старшему.

Ночной Питер встречает нас моросящим дождем, и выйдя из здания аэропорта, мы сразу прячемся под ближайший навес. Питерская весна — отдельное время года. Никогда ее не любил. Поднимаю ворот куртки и впервые жалею, что у нее нет капюшона. Пытаюсь продолжить разговор с Лялькой, пока Вик вызывает такси. Чувствую, что это необходимо. Она как замороженная рядом со мной, не понимает как себя вести, бояться или нет. Видимо, Грозин ей ничего не рассказал. Оно и понятно, не для девичьих ушей информация. Сама она спрашивать не будет, догадываясь, что есть причины, по которым Грозин не упек меня за решетку.

— Ляль, я про Сашу все знаю, она сама мне рассказала. Вернее, отдала папку, а я прочитал.

В глазах девушки читаю удивление. Страха нет, выслушает. Коротко пересказываю как все было, как мы проводили расследование, как нашли Мирона и как наказали. Краски, конечно, значительно разбавляю, что-то умалчиваю или, чего уж там, привираю.

— Он теперь в тюрьме будет сидеть, да? — уточняет Лялька с надеждой.

— Да — отвечаю твердо —

только это закрытая информация, поэтому Грозин и молчит.

Ляля кивает несколько раз и сжимает губы. Конечно, даже урезанный вариант истории получился не из легких, но она имеет право знать, чтобы не шарахаться от меня при каждом резком движении. Осталось с Сашей вопрос решить. Как она меня встретит? Сообщение ведь вчера прослушала, но не ответила ничего, видимо, плохо стало...

— Замерзли? — возвращается к нам под навес Вик.

— Немного — натягивает шапку на нос Лялька.

— Погода, дрянь — машинально соглашаюсь я, а сам цепляюсь за фразу «вчера прослушала».

Интуиция подсказывает, что это именно та точка, от которой я должен оттолкнуться. Начало начал и с ним связано все, что случится после... Телефон — следующий в цепочке. Достаю его замерзшими пальцами и, разблокировав экран, захожу в мессенджер.

Время. Теперь время.

— Ляль — поднимаю голову от экрана смартфона — во сколько звонил врач.

Язык переваливается во рту словно замороженный. Мне приходится делать усилие, репетировать каждое слово, чтобы оно получилось понятным. Предчувствие, мать его, острым лезвием режет кожу и заставляет захлебываться от боли.

— Два тридцать ночи — Лялька поворачивает ко мне экран смартфона на котором видны данные звонка.

Открываю мессенджер на своем телефоне. Сразу сфокусировать взгляд не получается, руки дрожат и цифры расплываются. Время отправки сообщения пятнадцать минут первого. Интервал ведь большой получился? Ведь возможно?

Нет. Врач мог позвонить только после того, как Сашино состояние стабилизировали. По времени получается так: прочла, почувствовала себя плохо и вызвала врача. Плюсуем время на оказание помощи, ну или что там понадобилось.

Сходится.

Причина — я. Если бы я не рассказал ей правду, Саша была бы в порядке.

Шуршание шин по мокрому асфальту возвращает меня в реальность. Вик помогает Ляльке сесть в машину и вопросительно смотрит на меня, а я так и стою с телефоном в руке. Он окликает меня, наши взгляды встречаются, а я не могу пошевелиться. Придавленный осознанием происходящего, стою и не обращаю внимание на дождь, ветер и сигналящее такси. У меня даже появляется мысль никуда не ехать, вернуться в здание аэропорта, ждать ближайший рейс на Москву.

Всего лишь на минуту я поддаюсь этой слабости, а потом решаю идти до конца. Сажусь в машину и, не отвечая на вопросы Вика, молю высшие силы об одном, чтобы Саше стало лучше. Только тогда я смогу поговорить с ней о нашем прошлом, о ребенке и о будущем.

Саша Лисицкая

Ненавижу больницы. С тех самых времен просто терпеть не могу, а здесь... уже почти два месяца нахожусь и, как говорит доктор, еще месяца два мы с ним вряд ли расстанемся.

Конечно, я не все время лежу, иногда гуляю по коридорам, а в хорошую погоду даже на улицу выходить разрешают. РазрешаЛИ, поправляю себя. После ночного кризиса многое останется только в моих воспоминаниях.