Ты плакала в вечерней тишине, или Меркнут знаки Зодиака
Шрифт:
В этом ему помог Саня Лысый, который показал Савелию фотографию, полученную от Насти и рассказал ему грустную историю убийства Жар-птицы. Савелий направился рано утром к Насте, чтобы расспросить у нее подробности произошедшего. Но надо же такому случиться – когда Савелий подъехал к Настиному дому, он заметил выходящего из машины Носка. И было это не в три и не в четыре часа утра, как показалось Насте Прокофьевой, а около пяти. Самая, как говорится сонная пора, когда человека сложно разбудить, если, конечно, он не работает в первую смену и не привык рано вставать.
Насте казалось, что она умеет разбираться
– У тебя сигареты есть? – спросила она.
– Да, есть, можешь взять в кармане куртки, – стоя к ней уже лицом, ответил Савелий.
– Ой, не могу! – воскликнула Настя, и ее все так же с двумя пистолетами в руках снова понесло к раковине на кухне, где повторно стошнило. Настя положила на кухонный стол пистолеты, промыла лицо холодной водой и всунула два пальца в рот, чтобы полностью прочистить желудок.
Савелий тем временем заглянул в комнату.
– Ну что, Носок?! – окликнул он киллера, лежащего со спущенными штанами в луже собственной крови с покореженными яйцами. – Допрыгался?
– Суки, – прошипел киллер и окончательно отключился.
– Да-а-а, – протянул Савелий, поднеся к его губам маленькое зеркальце, лежавшее ранее на полке. – Надо же – не дышит. А как дышал, как дышал.
Прокофьева тем временем, стоя над раковиной, слезно рыдала. Не в силах остановиться, она размазывала по лицу и вновь и вновь пыталась смыть текущей из крана водой слезы и сопли.
– О, мадам, да вы вся в слезах, – ухмыльнулся пришедший на кухню Савелий, деловито рассовывая по карманам уже вернувшейся на его плечи куртки пистолеты.
– Дай мне мобильник, – сквозь слезы попросила Настя.
– Зачем это?
– Вызову «скорую помощь». Может, его еще откачают.
– Уже не откачают. Приказал долго жить. А нам с тобой лучше убираться подобру-поздорову, пока нас на пару не повязали здесь менты.
Настя долго соображала, что ей сейчас сделать. Позвонить майору? Да или нет? А если позвонить, то как теперь на нее будет смотреть майор? Как на подозреваемую или как на человека, которому по-прежнему можно верить? А еще – приедет ли сюда сам майор Якименко или на этот выезд направят другого, незнакомого человека, который будет действовать по испытанной схеме: руки за спину и так далее. Тогда капут! Ее точно посадят в каталажку. Сообщат родным.
«Что же мне делать? – лихорадочно вертелось у нее в голове. – Я не хочу всего этого. Не хочу. Тюрьмы, разбирательства, слезы несчастной мамы…»
Пока она решала, Савелий действовал.
– Так, что у нас здесь? Брюки, блузка. Годится – то, что надо, – бормотал он, роясь в Настином шкафу.
– Мне надо в душ, – сказала Прокофьева, когда Савелий притащил шмотки на кухню.
– Не до душа сейчас. Потом помоешься. Нам надо валить отсюда, пока не поздно. Пойдем, не надо тебе светиться здесь. Отсидишься, потом видно будет. Поверь мне, я не серый волк и зареванных девочек не лопаю. Точно. Верь мне.
– Косметика, – вспомнила Настя.
– Айн момент, где она?
– Там в шкафу, на полке, розовая косметичка.
Пока Савелий искал косметичку,
– Правильно, переоденешься позже. – Савелий сунул все собранные вещи в валявшийся здесь же на полу в прихожей целлофановый пакет, и они направились к двери.
– Стой, еще сумка. Там ключи и деньги. И документы обязательно надо забрать. В комнате, – остановила его Прокофьева, автоматически вспомнив, что все свое нужно носить с собой, ведь мало ли что.
Дым прихватил кожаную сумку, которую Настя очень любила, покопался в шкафу.
– Вот смотри, – показал он, – все взял: сумка, в сумке паспорт, полис, деньги, ключи. Идем, уже скоро рассвет, а выхода нет, – перефразировал он старую песенку «Сплина». – Делать ноги надо.
Почему она покорилась воле этого человека, которого видела первый раз в жизни, Прокофьева точно не знала. Просто, наверное, ей необходимо было опереться на крепкое мужское плечо, а этот чем-то симпатичный ей человек таковое как раз и подставил.
Савелий Рыжов по кличке Дым и в самом деле был не самым плохим на свете человеком. Когда-то он окончил университет. Потом увлекся торговлей тачками, которые гонял из Европы: Финляндия ведь под боком, и до Германии рукой подать. Прогорел. Влез в долги. Отсидел за кражу. И дальше воровал, но старался больше не попадаться, за что его и прозвали Дымом: стоило запахнуть неприятностями он сматывал удочки, и никто его потом не мог уличить ни в чем противозаконном. Один закон он чтил свято: по мокрухе никогда не работал, и второе – слабых не обижал. В остальном Савелий Дым был себе на уме, и его можно было бы назвать благородным жуликом, если бы понятие благородство вообще существовало в тех кругах, в которых он вращался. К тому же он был статным и красивым молодым мужчиной, умевшим покорить женское сердце. И это к нему тоже влекло и располагало.
Вот с таким человеком Настю свела лукавая судьба. Однако же поведение женщины бывает непредсказуемым. Еще полчаса назад она чуть ли не билась в истерике, а сейчас, оказавшись в машине малознакомого человека, вдруг вспомнила, что оставила дома фотоаппарат. Да еще и ноутбук надо бы было прихватить.
– Нет, подруга, назад дороги нет. Зачем тебе фотоаппарат? Да и ноутбук тебе в ближайшее время не очень-то пригодится. Мы ж теперь в бегах, – сказал Савелий, включив зажигание. – Наверное, кто-то из соседей уже успел звякнуть в милицию, слышишь, как сирены гудят. Так что рвем когти.
«Форд» серебристого цвета Савелия Рыжова тихо рыкнул мотором и, отчалив от Настиной пристани, направился к другим «берегам» славного города Санкт-Петербурга.
– Куда мы едем, – спросила Прокофьева, слегка успокоившись.
– Да есть одно место. Надо только заехать кое-куда, взять ключи, – сказал витиевато Дым. – Я, честно говоря, сам не предполагал, что так все обернется.
– Ни страны, ни погоста не хочу выбирать, на Васильевский остров я приду умирать, – тихо прошептала Настя строчки поэта Иосифа Бродского, умершего и похороненного все-таки на другом, не русском, острове. Мысли о Бродском, почившем на чужбине, пришли Прокофьевой в голову, когда «форд» Рыжова въехал во двор одного из домов на Шестой линии этого самого, так любимого поэтом, Васильевского острова.