Ты помнишь, товарищ… Воспоминания о Михаиле Светлове
Шрифт:
Пассажиры не спят. Они слушают стихи Ювана Шесталова. Такая поездка у них не часто бывает. Далеко не всегда твоим попутчиком бывает талантливый человек».
Переделкино. Дом творчества. Сидим за одним столом с Олей Берггольц. Нас связывает старинная дружба: я помню ее совсем юной, в кожаной куртке, с длинными, до колен, белокурыми косами. Сейчас она работает над своими «Звездами». Работает исступленно, не зная ни дня, ни ночи… А встретимся – и засверкает боевая молодость наша
Такую беззаветную и преданную любовь заслужить не каждому дано.
В дружбе Светлов добр, терпим к недостаткам. Но в вопросах творческих – бескомпромиссен и, несмотря на внешнюю мягкость, бывает суров.
В кругу друзей один молодой и высокоодаренный поэт читал цикл новых стихотворений. Автор – солдат-фронтовик, прошел всю войну, повидал горя. Свои чувства и переживания он передал с высоким и эффектным мастерством. Литературные находки, одна другой краше и нарядней, поражали. Друзья хором хвалили поэта, восторгались, да и есть чему… Он на седьмом небе: поработал, потрудился, стихи приняты и скоро будут опубликованы в одном из толстых столичных журналов.
– Неважные стихи, старик,- негромким голосом в наступившей тишине выносит из угла свой строгий и нелицеприятный приговор Светлов.
Автор растерян, обескуражен.
– Михаил Аркадьевич, но почему же? Неужели ж это так плохо?
И Светлов с присущей ему мудрой иронией ласково отвечает:
– Я забочусь о твоей старости, мальчик!
К чести молодого поэта, после некоторого раздумья он подошел к Светлову и с чувством сыновней признательности обнял его. Он все понял…
Но не все молодые таковы…
Сидим со Светловым в писательском кафе. Он устало помешивает ложечкой кофе. Разговор о нашей молодости, какими мы были. Мимо, как метеор, пролетает молодой, но уже на восходящих скоростях поэт. В руках у него первая книжка стихов. На лице смешное, детское высокомерие, он даже не поздоровался.
Светлов грустно улыбается.
– А как потом жалеть будет! С этой книжкой он приходил ко мне, просил, чтоб я был ее редактором. Я внимательно прочитал ее и половину забраковал. И вдруг он пустил слезу: «Здесь все мое лучшее, а вы так…» Я тут же возвратил ему рукопись: уходите, будем считать – я ваших стихов не читал! Ищите себе другого, более сговорчивого, редактора…
И, помолчав, добавил:
– На спекуляции чувств поэт долго не проживет. Эта губная помада мелких чувствишек скоро сотрется. Сам потом
Он был не избалован вниманием и на всякую человеческую ласку откликался с теплотой и доброй признательностью. Ему были свойственны отзывчивость и благожелательность к людям, кто-кто, а он-то хорошо знал цену неприютности и одиночества.
Молодая поэтесса Д. Терещенко, будучи в заграничной поездке, прислала Светлову небольшой сувенир – лезвия для безопасных бритв: в те времена они у нас были дефицитны. И каким добрым письмом откликнулся поэт на это дружеское внимание!
«Побрился вашим лезвием и сразу стал самым красивым мужчиной в Свердловском районе. Большое спасибо!
Не удивляйтесь тому, что у вас сердце пошаливает.
Сердце поэта всегда вмещает в себе больше, чем оно может вместить, и быть нормальным не может.
Не удивляйтесь также тому, что вы скучаете. Я был в Германии три дня после Дня Победы, и они мне показались тремя годами – кругом все чужое. Нет ничего лучше Москвы.
Не запейте от скуки. Будьте счастливы».
Сколько в этой небольшой записке дружеской озабоченности!
Все уже знают, что Светлов неизлечимо болен. Жить ему осталось совсем не много. Он лежит в больнице.
И вдруг он входит в клуб, с палочкой, прихрамывая. Боже, как он изможден и худ!
– Салют палководцу!
Швейцары, гардеробщики, уборщицы – все рады его возвращению. Из бильярдной спешит старый маркер.
Каждый торопится выразить Михаилу Аркадьевичу свое сочувствие, обнадежить его, подбодрить, сказать что-нибудь доброе, ласковое. Одни по-запорожски хлопают его по плечу, делая вид, будто все по-старому, другие тянут к буфетной стойке – опрокинуть по стаканчику «двина». Но Светлов с обостренной прозорливостью по самым малозаметным деталям, по слишком озабоченному проявлению внимания к его особе отраженно видит и понимает, что друзьям все уже известно о его болезни. И от всего этого вихря, от всей любви и товарищеского сочувствия, от этих дружеских улыбок, таких искренних и чистосердечных, он и сам взволнован.
Еще утром сегодня глядел он на опостылевшие больничные стены, дышал запахом лекарств, все это уже там, далеко, позади, а он снова в родных стенах клуба, среди друзей и знакомых.
Не спеша поднимаемся по лестнице. Народу полно, просмотр нового заграничного фильма. Приветы, рукопожатия, восклицания со всех сторон. Можно и забыть о болезни. Но вот подлетает некая бестактная дама:
– Милый дружок, как ваше состояние? Поверьте, все это пустяки, две-три недельки – и вашим страданиям конец…
Светлов грустно усмехается, в его глазах невыразимая тоска.
Солнечный день осени. В десять утра он еще был жив, я собирался навестить его. По пути заехал в ЦДЛ. В вестибюле ни души. Настойчивые телефонные звонки. Снимаю трубку, взволнованный женский голос:
– Говорят из больницы. Светлов умирает… Бросаюсь к машине.
Но снова телефон.
– Вас слушают.
– Только что умер Светлов.