Ты, тобою, о тебе
Шрифт:
– Вопросы, – говорю, – в конце дня. Кстати, вы не учились у меня?
– Училась, – и – отчего-то покраснела.
– А почему я вас плохо помню?
– Я… я всегда стеснялась…
Тут прозвенел звонок, и мы разошлись по своим местам.
А по окончании лекции я и в самом деле помчался в институт.
День был просто сумасшедшим: всё – бегом; к четырем – опять в Дом Молодежи; причем у «семинаристов» накопилось столько вопросов, что я предложил приберечь их на завтрашнее занятие – и на этом в шесть
Я помнил про свое обещание Арнольду, но разговор с ним тоже хотелось отложить до завтра, и, как только занятие кончилось, сказал ему об этом, тем более что у «семинаристов», в компенсацию за трудный первый день, намечалось развлечение: встреча с местными поэтами, и поэты уже ждали. Однако Арнольд жаждал разговора, и мы рядились, стоя в многолюдном фойе: он зазывал меня в кафе – я уклонялся… Между тем Дом Молодежи уже вступал в свой обычный вечерний режим: в фойе толклась молодежь, бродили и приставали к женщинам какие-то полупьяные личности; и тут к нам стремительно подошла Арнольдова сослуживица Надежда – к ней пристали сразу двое молодых людей: что-то, видно, в ней их возбуждало?
– Вы почему меня бросили? – возмущенно посверкивая глазами, бросила она Арнольду.
– Я думал, ты на поэтов осталась! – оправдывался он.
– Я вот предлагаю Владимиру Ивановичу в кафе посидеть. Может, уговоришь?
Она глянула мне в глаза тем самым – как утром на улице – обжигающим взглядом и произнесла проникновенно:
– Пойдемте, а?
Этот взгляд не вызвал во мне ничего, кроме скромного тщеславия: в мою душу еще пытаются заглядывать молодые женщины? – да ведь я стреляный: студентки и не то вытворяют, – но как-то сразу согласился: «Сдаюсь!» – и мы втроем отправились вниз, в кафе.
А там галдеж, все столики заняты, – настоящий шалман; я уж пожалел, что согласился, и ломал голову, как бы слинять под шумок.
Кое-как нашли угол стола со свободным стулом, усадили Надежду и отдали ей сумки; Арнольд направился к стойке взять чего-нибудь; я предложил вступить в долю – он запротестовал; я пошел искать стулья, а когда вернулся с ними, Надежда уже носила на нашу часть стола бутылки, стаканы и тарелки с бутербродами (ничего другого там, кажется, уже и не было).
Наконец, сели за трапезу. Надежда оказалась зажатой меж нами; я чувствовал ее локтем, а когда опускал голову – взгляд натыкался на вылезающие из-под юбки овалы ее колен; ерзая под моим взглядом, она натягивала на них подол и держалась так, чтоб не мешать нам с Арнольдом. Но беседы в этом шалмане не получалось; так, пережевывали сегодняшнее; однако я, выпив стакан сухого вина, уже чувствовал, как тепло и спокойно мне стало, а Надеждины колени напоминали, что рядом – не лишенное непонятной прелести существо.
Тут в кафе ввалилась новая орава – закончился вечер поэзии; привели сюда и поэтов. Их было двое; невзрачные неопрятные люди неопределенных возрастов, они вели себя хозяевами положения и капризничали; один из них был с гитарой –
– Старик, да зачем тебе ехать, а утром возвращаться? – стал с жаром уговаривать меня Арнольд. – Я пока один в квартире; поехали ко мне – останешься на ночь, и поговорим нормально!
Я начал категорически отказываться, однако отделаться от него было непросто: он опять прибег к помощи Надежды – теперь и она просила:
– Оставайтесь, а? Ну, пожалуйста!
Меня, между прочим, занимало: в каких они отношениях?.. Хотя какое мне дело? Но тут начало действовать выпитое вино; я размякал, и я доставлял кому-то своим присутствием удовольствие?.. Мы поднялись. Надежда – поразив меня своей бережливостью – собрала все, что осталось у нас на столе, и рассовала в свою и Арнольдову сумки.
4
Поймали такси, и когда, едучи через центр, проскочили мимо поворота на вокзал – заныло ретивое: что я делаю, куда несусь? – и остановиться невозможно: позывные чужой молодости стучат в виски и зовут на приключения; меня уже несло; было страшновато и интересно: что там, дальше? Похоже, и у Надежды то же самое, потому что, когда миновали центральный проспект, затем мост через реку, потом длинную улицу, и свернули куда-то – Арнольд вгляделся в окошко, попросил водителя остановиться, и когда тот притормозил – спросил у Надежды: «Не узнаешь перекресток? Тебе домой пора». Однако она, вжав голову в плечи, не пошевелилась.
– Я с вами хочу! – наконец, сказала она.
– А муж? – напомнил Арнольд.
– Это мои проблемы.
– Ну-у, мать, – покачал он головой. – Я и не знал, что тебе нельзя вина!
– Арнольд Петрович, не будьте занудой, а? – взмолилась она. – Можно, я еще часик побуду с вами? Сегодня такой день!
– Ладно, шеф, поехали! – скомандовал он водителю, и, когда тот тронулся, добавил внушительно: – Только на меня свои проблемы не вешай, ладно?
Надежда тихо хмыкнула, но от ответа уклонилась.
В единственной жилой комнате запущенной Арнольдовой квартиренки – как в дешевом гостиничном номере: лишь диван-кровать, стол, кресло да два стула. Арнольд принялся объяснять, что привез пока одни «дрова» – остальное перевезет вместе с семьей в мае.
На кухне – полно пустых банок и бутылок, меж которыми нет-нет да мелькнет резвый таракан. Зато есть столик с пластиковым верхом и три табуретки. Здесь и решили обосноваться с ужином.
Оказалось, у Арнольда есть картошка, и Надежда взялась поджарить ее. И, действительно, пока он доставал из холодильника водку, колбасу, маринованные огурцы, резал хлеб и расставлял посуду, – она как-то быстро успела почистить и наскоро поджарить на электроплите сковороду картошки.