Ты взойдешь, моя заря!
Шрифт:
– Ты мне сказала: люблю! – как заклинание, повторяет музыкант, и, как эхо, отвечают ему рождающиеся звуки.
Каждую светлую мысль,Высокое каждое чувствоТы зарождаешь в душе…Когда романс был окончен, он пропел его почти шепотом, ревниво храня отлившуюся в звуках тайну.
Глава пятая
Глинка работал
– Это вы?! – опросил он, увидев ее в полутемной гостиной.
Он был больше удивлен, чем обрадован. Он стоял перед ней совершенно растерявшийся от неожиданности, хотя Мари была, как всегда, приветливо-спокойна и сидела на том самом диване, на котором они так часто болтали.
– Что с вами, Мишель? Что-нибудь случилось с оперой?
– Не с оперой, но со мной, Мари!
– Вы меня пугаете, Мишель.
– Ради бога, не пугайтесь!
– Ничего не понимаю, – Мари пожала плечами. – Вы какой-то странный сегодня.
– Пожалуй, – охотно согласился он. – Но я ничего не сумею вам объяснить. А если бы и рассказал, вряд ли бы вы меня поняли… Это так удивительно… – Он все больше волновался и не посмел, как бывало раньше, взять ее руки в свои.
Воцарилось молчание. Мари сидела, опустив голову. Ресницы ее чуть-чуть дрожали.
Глинка понял, что у него не хватит сил объясниться.
– Все дело в том, Мари, что… мне захотелось посвятить вам романс.
– Романс?! Как это мило с вашей стороны…
Может быть, в ее голосе было легкое разочарование, но она протянула ему руку и продолжала с трогательной нежностью:
– Благодарю вас! Мне – и целый романс! Какая честь! А у меня нет даже альбома, в который пишут стихи девицам… Но как я буду гордиться вашим вниманием, Мишель!
Мари хотела встать с дивана, но он удержал ее:
– Прошу вас, останьтесь здесь!
Глинка сел за рояль и, глядя на нее, запел:
Только узнал я тебя…Он пел неполным голосом. От волнения голос вначале дрожал, потом певец весь ушел в свое страстное, трогательное и мужественное признание.
Кончив петь, Глинка остался за роялем. В полутемной гостиной снова воцарилась тишина.
– Пожалуйста, повторите, – попросила Мари и чуть-чуть запнулась. – Кажется, я не все поняла.
– Нет, нет! – с горячностью сказал Глинка. – Так поется один только раз.
– Тогда скажите мне… – Мари о чем-то думала. – Если сочиняют романс и посвящают его девушке, тогда говорят ей правду?
– Без правды нет искусства, Мари, – убежденно отвечал автор. – Скажите, достоин ли этот романс того, чтобы быть посвященным вам?
– Вы тоже хотите знать правду, Мишель? Без правды нет не только искусства, но и дружбы. Не так ли? Но почему же у вас сказано: «Ты мне сказала: люблю»? Ведь
– Не было, – покорно согласился он, – но мне показалось, мне верилось…
– Почему, Мишель?
Он едва расслышал вопрос, заданный невинным созданием, никогда никого не любившим, а Мари, преодолевая смущение, еще раз совсем тихо повторила:
– Почему, Мишель?
– Потому, что я люблю вас, люблю с первой встречи и только теперь это понял…
Он медленно шел к ней от рояля, продолжая что-то говорить. Мари отбросила подушку и быстро вскинула обе руки: не то звала к себе, не то хотела защищаться от него.
– Не надо, не надо, Мишель, я боюсь этих слов…
– Вы моя невеста, Мари! – как-то особенно медленно сказал он.
Она еще успела прошептать:
– А если вы ошибаетесь, Мишель?..
Он припал к ее губам.
– Ты мне сказала: люблю! – Глинка повторил слова романса. – Теперь ты сама видишь, Мари, что нет искусства без правды!
– Хитрец! – отвечала Мари, улыбаясь. – Ты мог давно кое-что заметить.
Поздно вечером, готовясь ко сну, Софья Петровна, сказала мужу:
– Вообрази, Мишель объяснился, в любви Мари! Она уморительно мне об этом рассказывала.
– Мишель?.. Да будет тебе, Сонюшка!
– Но это сущая правда, Алексис. Он объяснил свои чувства в романсе, и наша малютка долго не могла понять, что это, музыка или предложение руки и сердца.
– Да будет тебе! – перебил полковник, стягивая сапог. – Вечно у вас с Мари романы на уме… Выдумали же этакую чепуху!
– Но я еще раз говорю тебе, что нам остается ждать официального предложения. Оказывается, Мишель влюблен по уши чуть ли не с первой встречи и все это ловко выразил в романсе.
– В каком романсе? – оживился Алексей Степанович.
– Не все ли равно, мой друг? – – Софья Петровна язвительно прищурилась. – Я передаю вам важную новость, а вы, как всегда, придаете значение пустякам. – Софья Петровна говорила с едва скрытым раздражением. Она и сама была немножко озадачена. Глупышка Мари, кажется, поторопилась. – Поймите, наконец, – закончила Софья Петровна, – дело идет о счастье Мари. Что вы теперь скажете?
– Удивительно! – признался Алексей Степанович. – Мне и в голову этакое никогда не приходило. А Мари? Что думает она, плутовка?
– Мари, кажется, согласна… Боюсь, что она сама начнет теперь влюбляться. Значит, думать за нее приходится нам. Каково состояние Мишеля?
– Откуда же мне знать? Имение есть и, кажется, неплохое.
– А велика ли у них семья? – допрашивала Софья Петровна.
– Вот уж не скажу, прошу прощения. И насчет капиталов тоже не знаю. Осталась от отца какая-то тяжба в сенате; если выиграют, должны получить изрядный куш. Впрочем, все это воздушные замки. Выдавать Мишеля за миллионера не собираюсь, и ты не обольщайся.