Ты взойдешь, моя заря!
Шрифт:
Но звуки мазурки обрываются. Тишина. Мишель кончил играть и встал из-за рояля. Слышно, как он расхаживает по кабинету. Мари словно просыпается от сна. Она по-детски трет глаза и, полная восторга, направляется к жениху.
– Какая прелесть эта мазурка, Мишель! Ведь это тоже из твоей оперы? Да? – Обвив его шею нежными руками, она отвечает сама себе: – Да! да! да! Это из твоей оперы, мой дорогой! – и столько же раз его целует… – Что это? – вдруг спрашивает Мари.
На полу валяется изодранное в клочья письмо.
– Разве я не рассказывал, что получил письмо от Кукольника из
– Ты ни о чем со мной не говоришь, – ласково укоряет его Марья Петровна.
– А много ли я тебя вижу? Ты не выходишь с Софьей Петровной из магазинов. Кажется, все белошвейки и портнихи заняты шитьем на тебя. А ведь я так просил тебя: не надо никакого приданого.
– Тебе не полагается об этом говорить. Вот когда ты станешь официально моим женихом, тогда…
Изодранное письмо попрежнему лежало на полу. Прошло довольно много времени, пока Мари о нем вспомнила.
– Почему же ты его разорвал?
– Суди сама: уехал великий человек в Москву и там потчует москвичей «Рукой всевышнего», но готов благодетельствовать и мне. – В глазах Глинки вспыхивают такие гневные огоньки, что Мари испуганно отстраняется. – Почему все они ополчились на меня тучей? – возмущается Глинка. – Жужжат, как мухи, и, как у мух, голоса не различишь.
Глинка с яростью отбрасывает ногой клочья письма.
Марья Петровна наблюдает молча. Кукольник совсем не так близок к императорскому двору, как Жуковский или Розен. Пусть отведет душу Мишель.
По-своему Мари начинает разбираться в русской словесности.
Глава седьмая
Иван Сусанин прощается с дочерью. Вражья шайка настороженно ждет. Еще минута – и Сусанин навсегда покинет свою избу.
Путь мой далек,Когда вернусь, не знаю…Глинка откладывает листок. Редкая удача! В этой сцене ему удалось добиться, что барон Розен обошелся без «ласкательных» слов. А за музыкой дело не станет. Музыка все может! Музыка раскроет всю глубину простого сердца, всю силу отцовской любви, все мужество русского человека, без колебаний идущего на смерть.
На нотных листах постепенно обозначается кульминация драмы. А в речах, что ведет с незваными пришельцами костромской пахарь, уже прозвучала совсем особенная тема. Она рождается в тот момент, когда Сусанин решает отдать жизнь за родину. Вместе с героическим решением родилась и эта героическая тема. С виду она совсем не блестяща. Таковы и герои и песни на Руси. А если вслушаться – родственна она и тому первому хору оперы, в котором славил музыкант силу и неустрашимость родного народа… Теперь снова звучит она в речах Сусанина. Свершит свой подвиг Сусанин, и тогда разрастется этот напев вширь и вглубь, взлетит в поднебесье и станет гимном народу Сусаниных.
Но пока что действие драмы развивается в опустелой избе Сусаниных.
Сусанин начал
Построение драмы требует контрастов. В избе Сусанина только что готовились к свадьбе. Теперь, когда трагедия началась, за сценой прозвучит хор подружек. Ничего не ведая о случившемся, они идут на девишник. Песня прервется при виде убитой горем Антониды. Так записано в плане оперы. Но девичьего хора еще нет. Только в воображении представляется сочинителю, как по-вешнему светла и чиста будет эта девичья песня.
Глинка возвращается к прощальному ариозо Сусанина. Кажется, все в нем готово. Пожалуй, можно показать Мари. Пусть она первая услышит. Он открывает двери кабинета и зовет:
– Мари!
– Ее нет, – отвечает Софья Петровна. – Я завезла ее из Гостиного двора прямо к маменьке. Малютка просила передать вам, что, если вы будете свободны вечером, она будет вас ждать… Но что с вами, Мишель? Никогда еще не видела такого несчастного лица у жениха.
– Неужто не видели? – Глинка лукаво смотрит на нее. – Стало быть, не обращали на меня внимания. Я всегда таков, если нет Мари.
– Но кто же вам мешает соединиться навсегда? Траур по вашему батюшке истекает, а в согласии вашей матушки вы ни минуты не сомневаетесь?
– Никогда! – подтверждает Глинка. – Но я не хотел бы сообщать матушке о моем счастье до годовщины по отце. Это могло оскорбить ее чувства…
– Вы примерный сын, Мишель! Я надеюсь, что вы будете столь же примерным мужем для нашей малютки.
– Клянусь вам в этом! – Он посмотрел на часы. – Сегодня я должен быть у барона Розена, а оттуда поспешу к Мари.
Барон Розен жил на Конной площади. Свидание, как всегда, привело Глинку в неистовство. Барон соглашался подделывать стихи под любые метры. Он менял гласные в любой строке и по первому требованию. Егор Федорович был тверд только в одном: ему не было никакого дела ни до мыслей, выраженных музыкой, ни до идеи народной оперы.
– Я готов слушать все ваши пожелания, Михаил Иванович, – говорил барон, – но как автор поэмы я первый держу ответ за успех оперы и тем более… – Розен многозначительно подчеркнул: – и тем более, что о трудах моих, как я смею надеяться, известно его величеству. Когда угодно вам назначить следующую встречу?
Глинка шел по улице и размышлял. Поймут ли люди ту сложную драму, которая возникает вокруг отечественной героико-трагической оперы раньше, чем она родилась?
– Поймут! – громко говорит он и оглядывается.
Оказывается, он уже пришел.
В глубине запущенного двора стоит двухэтажный деревянный дом, каких много на Песках. Дом разбит на квартиры, в каждой из них по нескольку клетушек, переполненных жильцами. По лестнице в кромешной тьме шмыгают люди. На втором этаже дверь с рваной обивкой. И здесь живет Мари!