Ты взойдешь, моя заря!
Шрифт:
– Трудное дело, – Софья Петровна задумалась: неужто Мари теряет шанс?
Но полковник сбил ее мысли:
– Какой же романс написал этот разбойник для Мари?
– Бог мой! – Софья Петровна не могла больше стерпеть. – Лезет же в голову человеку подобный вздор! Надеюсь, вы сохраните до времени тайну Мари? – и она решительно отвернулась от супруга.
Наутро Алексей Степанович был свободен от службы. За завтраком он поглядывал то на Мари, то на Мишеля с видом заговорщика.
– Говорят, родился
Мари вспыхнула. Софья Петровна сказала строго:
– Алексис, о чем ты болтаешь?
– Да что же я такое сказал? – защищался полковник. – Давно ли запрещено спрашивать о романсах?
– Романс действительно имеется, – сказал Глинка и посмотрел на невесту, – однако находится в полной собственности Марьи Петровны.
Мари покраснела еще больше: так трудно расстаться с тайной сердца!
– Почему же вы прячете это таинственное сокровище? – полковник обращался и к Глинке и к свояченице.
Мари на секунду задумалась: не надо ли еще раз помочь жениху?
– Мишель, – сказала она, преодолевая смущение, – я ничего не скрываю ни от Софи, ни от Алексиса, пусть они получат удовольствие от вашей пьесы.
– Она принадлежит вам, Мари, и в вашей власти ею распорядиться.
Полковник завладел романсом, и вскоре в гостиной началась репетиция. Пел Алексей Степанович. Софья Петровна аккомпанировала. Глинка сидел с невестой на дальнем диване.
– Михаил Иванович, – воззвал к нему певец, – вот тут, где впервые трепещет сердце, не к месту ли будет тремоло? Как ты думаешь?
– Согласен, безусловно согласен, – отвечал Глинка, глядя на Мари и ничего не понимая.
– Мишель, – снова раздался голос Алексея Степановича, – неужто у тебя нет ни одного замечания к тому, как я пою? Впервые такое вижу. А что, если взять здесь форте? – деловито продолжал полковник.
– Где здесь? – откликнулся Глинка.
– Где, где! – сердился полковник. – Неужто не понимаешь? Конечно, на любовном признании! Непременно пущу на форте.
– Любопытно было бы узнать, Мишель, почему именно этот романс посвящен нашей малютке? – спросила Софья Петровна.
– Софи! – умоляюще воскликнула Машенька и в смятении убежала из гостиной.
– Какой она ребенок! – рассмеялась Софья Петровна.
Она нашла младшую сестру в гардеробной и долго не могла ее успокоить.
Потом поздравляли жениха и невесту. Но было условлено, что дело будет держаться в секрете до официального объявления. Мари надо было получить согласие Луизы Карловны, а Мишелю – написать в Новоспасское. На семейном совете было решено, что для свадьбы необходимо выждать окончания годового траура по отце жениха.
Мари с непривычки ужасно конфузилась и делала попытки спастись бегством. Она успокоилась только тогда, когда разговор перешел на другие темы.
–
Глинка не слушал. Он любовался Мари и тем детским любопытством, с которым она внимала речам Алексея Степановича.
Впрочем, имя Розена дошло наконец до его сознания. Сегодня было назначено с ним очередное свидание.
Мари провожала его в передней. Невеста, не таясь, ответила на поцелуй.
– Ох, уж этот мне Розен! – Глинка вздохнул.
– Но ты должен помнить, милый, – сказала Мари, – что барон состоит при особе наследника. Подумать только!
– Прелесть моя! Будь Розен хоть китайский император, я не простил бы ему, что он отрывает меня от тебя. Страшно подумать: ведь я расстаюсь с тобой первый раз!
– А кто же ездил так часто к Виельгорскому, Одоевскому, Демидовым?
– То было раньше… Сегодня я впервые покидаю мою невесту. – Ему хотелось повторять и повторять это слово, означавшее начало новой жизни.
А невеста была готова всем пожертвовать для славы жениха. Слово «жених» в устах Мари прозвучало так, словно услышал Глинка неведомую симфонию.
– Вечером мы опять будем вместе, – продолжала Мари и, оглянувшись на открытую дверь, стыдливо, неловко, но крепко его обняла.
– Теперь мы будем вместе всю жизнь, – отвечал Глинка. – Благодарю тебя за то, что ты существуешь, за то, что встретилась мне, за то, что любишь… – Мари закрыла ему рот узкой ладонью и ласково подтолкнула к дверям.
–…Готово! Давно готово! – встретил Глинку барон Розен. – Я, как фокусник, вытаскиваю из карманов мои русские стихи. Надеюсь, вполне примерился к вашим пожеланиям?
Глинка стал читать.
– Я полагаю, Егор Федорович, вам бы следовало ближе придерживаться плана оперы. Ведь музыка моя в большей части готова.
– Разве мои стихи нарушают заданный мне метр? – удивился Розен.
– Готов подтвердить, что ваши стихи точно совпадают с заданными метрами. Но дело не только в метрах. План намечает идею, сущность и содержание драмы.
– План, план! – повторил Егор Федорович. – Вы есть музыкант, Михаил Иванович, мне принадлежит поэтическое вдохновение.
Барон Розен щедро рассыпал дары этого вдохновения, но он не мог написать и нескольких строк, чтобы Сусанин и его земляки не обратились мыслями к царю. Домнинцы то и дело, чаще всего без всякого повода, начинали молиться за царя, а закончив пышную, истинно русскую, по мнению Розена, молитву, начинали не менее пространно излагать свои мысли о преимуществах самодержавной власти. Потом они хором объявляли о своей неугасимой любви к монарху, чтобы начать заново молитвы и славословия.