Ты, я и Париж
Шрифт:
Она уснула с первыми рассветными лучами, кажется, только смежила веки, как в сон бесцеремонно ворвался громкий стук. Стучали не только громко, но еще и очень настойчиво: входная дверь содрогалась под мощными ударами.
— Клементина! Эй, ты спишь? Клементина, открывай! — Голос принадлежал одному из охранников. Не тому вредному мужику, что всю ночь караулил на лестнице, а тому, что помоложе и поприятнее.
Тина накинула поверх пижамы халат, распахнула дверь. На лестничной площадке было многолюдно: оба телохранителя, трезвая и от этого раздраженная баба Люба, сосед
— Вот, к тебе рвался, — не здороваясь, сказал телохранитель. — Знаешь его?
— Конечно, знает! — встряла баба Люба. — Из-за этого бандюгана она в больницу загремела, а дед ее на том свете оказался, царствие ему небесное. — Соседка торопливо перекрестилась.
— Это правда? — охранник выжидающе посмотрел на Тину и на всякий случай посильнее тряхнул Мишку.
— Паутинка, поговорить надо, — прохрипел тот.
Тина отступила на шаг. Зачем он пришел? Она не хочет его видеть. Он ни разу не навестил ее в больнице, хотя прекрасно знал, чьими стараниями она туда попала. Он не зашел после смерти деда, а сейчас вот вспомнил о ее существовании, захотел поговорить. Самым правильным решением было бы попросить охранника спустить его с лестницы. Тина поколебалась, но потом сказала:
— Отпустите его, пусть заходит.
Охранник разжал пальцы, и потерявший опору Мишка едва не упал, зло зыркнул на обидчика, процедил что-то злое сквозь стиснутые зубы. Тот в ответ осклабился в недоброй улыбке, велел Тине:
— Дверь на замок не закрывай. Я тут покурю, на случай, если этот малахольный выпендриваться надумает. А ты, — он вперил взгляд в Мишку, — если хоть один волосок… — Мишка, смелый и крутой, вдруг трусливо втянул голову в плечи, — на запчасти разберу.
— Что это за волкодавы у тебя?! — В квартире Мишка приободрился, расправил плечи, в голос подпустил раздраженно-обиженных ноток. Глупый, не может понять, что ей все равно. Не понарошку все равно, а взаправду.
Когда Тина пришла в сознание в больничной палате, первая ее мысль была о Мишке. Где он? Он же любит ее несмотря ни на что и обязательно придет, как только узнает, что с ней стряслось. Она еще и сама толком не знала, что стряслось. Чувствовала только, что очень больно дышать и поясница болит, и голова кружится. Те, кто ее избивал, даже не скрывали своих лиц. Не потому, что такие смелые, а потому, что пришли не припугнуть, а убить, отомстить за честь братана.
Тина запомнила их всех, но молчала перед следователем. Побывав однажды у самой грани, боялась, что кошмар повторится. И только Мишка мог ее защитить, остановить своих дружков-садистов. А он не пришел…
— Что тебе нужно?
Мишка вдруг замялся, спросил заискивающе:
— Может, чаем напоишь, Паутинка?
— Нету. — Ей не хотелось поить его чаем. Ей и видеть-то его не очень хотелось.
— Тогда хоть воды налей. — Мишка опасливо покосился на неплотно прикрытую дверь.
Тина пожала плечами, направилась на кухню, он поплелся следом.
— У меня времени мало. — Она поставила на стол чашку с водой, сама отошла к окну. —
— А ты изменилась, Паутинка. — Мишка рассматривал ее прищуренными глазами, нагло и бесцеремонно. Раньше она обязательно бы смутилась, но те времена прошли.
— Да, — Тина скрестила на груди руки, — раньше у меня не было сломано три ребра и не была отбита почка.
Мишка дернулся, как от удара, побледнел так, словно это он побывал в той переделке, заговорил, медленно подбирая слова:
— Я, собственно говоря, поэтому и пришел. Братаны волнуются…
— Что я сдам их милиции? — Тина нервно усмехнулась.
— А ты сдашь? — Он так и не притронулся к стакану с водой.
— Я думаю над этим, — сказала она зло.
— Они не виноваты, они просто…
— …Хотели меня проучить, — закончила она за него. — Они проучили, я надолго запомню их науку. Ты пришел их защищать?
— Они не виноваты! — упрямо повторил Мишка. — Паутинка, они же мои братаны!
— Братаны! — От этого ненавистного слова в душе всколыхнулась старая обида. — А что же ты не остановил своих братанов, когда они шли меня убивать?! Ты же знал!
По тому, как он напрягся, по виноватому взгляду стало ясно — Мишка знал.
— Ты сама виновата! Ты бросила меня, унизила! Они бы не поняли.
— Твои братаны? — уточнила Тина. — А тебе так важно, что они о тебе подумают?
— Они мои лучшие друзья.
— А я твоя девушка. Была. — Она как-то вдруг потеряла интерес к разговору. Если бы Мишка попросил прощения, пусть не за себя, пусть за тех уродов, она бы постаралась понять и простить. Но он не считал виноватыми ни себя, ни их. А как же любовь? Та, самая первая, хрупкая, как мартовский подснежник? И обещания беречь и защищать…
Дед оказался прав. Дед разбирался в людях намного лучше, чем Тина. А она… она выбрала не того друга.
— Уходи, нам больше не о чем разговаривать.
— Что мне им передать? — спросил он резко.
— Передай, что они скоты и подонки.
— Смелая, да?! — в Мишкиных глазах разгорался недобрый огонь. — А повторения не боишься? Думаешь, если под твоей дверью стоят эти волкодавы, то тебя уже и не достать?!
— Ты мне угрожаешь?
Как обидно! Первая любовь должна закончиться грустно или трагично, как в бабы-Любиных книжках, но никогда финал не должен быть таким мерзким.
— Просто предупреждаю. — Мишкин голос вдруг смягчился, стал даже ласковым: — Паутинка, я обещал им, что сумею тебя уломать. Если ты не перестанешь дурить, я ничего не смогу для тебя сделать.
— Уходи. — Тина устало потерла виски. — Уходи, пока я не позвала волкодавов…
— Ах ты… — Мишка шагнул ей навстречу. Наверное, он бы ее ударил, не испугался бы даже охранников, если бы в этот самый момент в кухню не ворвалась баба Люба.
— А ну, пошел вон, сучье отродье! Нечего мне девочку расстраивать! — взвизгнула она и перетянула Мишку кухонным полотенцем.
Тот взвыл от неожиданности, метнулся к двери, едва не врезался в одного из телохранителей.
— Все в порядке? — спросил охранник, переводя взгляд с подбоченившейся бабы Любы на Тину.