Ты, я и Париж
Шрифт:
Пилат… это еще кто такой? В сердце заворочалась ревность, за месяц Ян привык считать Тину только своей. Его пташка, его готическая девочка. А у девочки, оказывается, тоже есть тайна…
От жесточайшего приступа хандры и ревности его спасли воспоминания: то, как она, босая, бежала за ним по набережной Сены, то, с какой болью и нежностью шептала свое «ненавижу», то, как прижималась к нему всем телом. В этих воспоминаниях не было места какому-то Пилату. В этих воспоминаниях она принадлежала ему одному. Ян улыбнулся, поцеловал Тину во
— Я больше так не буду, Пташка. Я тебя больше никогда не обижу…
В дедовой квартире было темно и пахло затхлостью. Тина включила свет, настежь распахнула окна, поставила на плиту чайник. Ну вот она и дома! Точно и не произошло в ее жизни никаких перемен, и сказки про Золушку тоже не было. Если повезет, можно будет прожить здесь в тишине и уединении достаточно долго. Тетеньки из социальной службы, наверное, про нее уже и думать забыли, а отцу она не нужна. Скорее всего он даже вздохнет с облегчением, когда узнает, что она сбежала…
Пока Тина распаковывала свои нехитрые пожитки, вскипел чайник. Она заварила крепкий черный чай, еще из дедовых запасов, переоделась в домашнее, присела к столу. Странно, не была дома всего два дня, а уже успела соскучиться. И квартира стала такой родной, и мебель, и даже старая дедова одежда. Здесь все не так, как в отцовском доме. Здесь она сама себе хозяйка и никто больше не будет ей указывать, как жить и в каком виде выходить к столу.
В дверь позвонили. От неожиданности Тина вздрогнула, схватилась за сердце. Кто там в такую рань?..
К двери она подошла на цыпочках, заглянула в глазок и вздохнула с облегчением. В коридоре нетерпеливо пританцовывала баба Люба. В руках она держала швабру.
— Открывайте, ироды! Я щас милицию вызову! — заорала она во все горло.
Тина торопливо распахнула дверь и едва успела увернуться от швабры.
— Баба Люба, это я! — взвизгнула она и на всякий случай отпрыгнула в глубь прихожей.
— Тинка, ты, что ли?! — Соседка подслеповато сощурилась.
— Я. Да не шумите вы так, весь подъезд перебудите.
— А я слышу, шастает кто-то. — Соседка переступила порог, аккуратно прикрыла за собой дверь. — Решила, что воры забрались. И вправду хотела милицию вызывать. А ты чего вернулась-то? Неужели про иродов этих узнала?
— Про каких иродов?
— Вот не зря ж люди говорят про Божий суд, — затараторила баба Люба, — за злодеяния каждому воздастся. А что это мы на пороге стоим? Хоть на кухню пригласи соседку-то.
— У меня только чай, — сказала Тина рассеянно.
— А мне другого не надо, мне и чай сгодится. — Баба Люба поставила швабру в угол прихожей, расправила складки на юбке, шмыгнула в кухню.
— Отомстил за твои страдания-то Боженька! — послышался оттуда ее дребезжащий голос.
— Кому отомстил? — Тина прошла на кухню, присела к столу.
— Так тем гадам, что тебя покалечили, и отомстил, прибрал к себе неразумных. Аккурат
— Почему пятерых? — переспросила Тина, сжимая чашку враз озябшими руками.
— Так пятерых! Мишку твоего и дружков его закадычных. Угорели они, как есть угорели. Водку пили в каптерке, той, что при старой школе, в печке огонь разожгли, а заслонку не открыли. А там же нора, а не каптерка, окон нет, только дверь…
Тина испуганно всхлипнула. Она знала эту каптерку, сама там не раз бывала вместе с Мишкой. И старую закопченную печурку помнила прекрасно. Да, иногда они ее разжигали, чтобы согреться. Но не в июне!..
— Если бы хлопцы не поупивались, так все бы живы остались. — Баба Люба покачала головой. — Эх, водка эта проклятущая! Что с людьми творит?! А в каптерке той, рассказывают, шесть пустых бутылок потом нашли. Стало быть, каждому по бутылочке и еще сверх того. Это ж доза, я тебе скажу…
Тина не дослушала, бросилась в ванную. Ее рвало долго и мучительно, так, словно это она только что выпила «по бутылочке и даже сверх того».
— Ну, горемычная, как ты там? — В дверь поскреблась баба Люба.
— Нормально. — Тина умылась, вытерла лицо полотенцем.
Упились, зажгли печку в июне, угорели… все до единого, и Миша с ними. Божья кара…
Из ванной Тина вышла с твердым намерением бежать. Не важно куда, да хоть куда глаза глядят, только бы как можно дальше отсюда…
На сборы ушло пять минут. Ничего не понимающая баба Люба путалась под ногами и тихо причитала. На объяснения не оставалось времени, надо уносить ноги. Она напишет бабе Любе письмо, может быть, как-нибудь потом.
— Да куда ж ты собралась, оглашенная?! — Старушка мертвой хваткой вцепилась в ее руку. — Ведь только ж приехала. Пойдем-ка ко мне, я тебе яишенку пожарю.
— В другой раз! — Тина чмокнула бабу Любу в щеку. — Мне надо бежать.
…Она не успела, опоздала всего на каких-то пару минут. За дверью ее ждал дядя Вася и двое незнакомых мрачных парней.
— Доброе утро, — сказал дядя Вася и вежливо поклонился бабе Любе.
Тина предприняла отчаянную попытку прошмыгнуть мимо него. Попытка успехом не увенчалась — не переставая улыбаться, дядя Вася поймал ее за шиворот, легонько встряхнул.
— Далеко собралась?
— Не ваше дело! — она попыталась вывернуться.
— А что это ты с дитем так обращаешься?! — Неустрашимая баба Люба потянулась за шваброй.
— Успокойся, мать, — сказал дядя Вася миролюбиво, — ничего плохого я ей, — он снова встряхнул Тину, — не сделаю. Знаешь, что она натворила?
— Что? — спросила баба Люба.
— Удрала из дому, от родного отца.
— Да что ты говоришь?! — ахнула старушка и с укором посмотрела на Тину. — А я-то гляжу, приехала одна ночью, вся какая-то взвинченная. Я ж думала, что это из-за похорон, а она вона что, сбежать надумала.