Тяжело в учении, легко в бою, Лифановский Дмитрий

Тяжело в учении, легко в бою

на обложку

Лифановский Дмитрий

Шрифт:

— Да-да, конечно, — Гаркави протянул Сашке гитару. Да что ж это такое! Опять семиструнка! Надо свою с собой везде возить, судя по тому, как часто ему приходится в последнее время петь. Пришлось перестраивать.

— Какую сначала? — спросил он.

— Давай мужскую, — распорядился Мехлис. И Сашка начал:

В пальцы свои дышу —

Не обморозить бы.

Снова к тебе спешу

Ладожским озером.

Долго до утра

тьму зенитки бьют,

И в прожекторах

«Юнкерсы» ревут.

Пропастью до дна

Раскололся лёд,

Чёрная вода,

И мотор ревёт:

«Вправо!»

…Ну, не подведи,

Ты теперь один

Правый.

Он там был, он это видел. Не раз пролетал над «Дорогой жизни». И от того звучала песня в его исполнении особо пронзительно.

Фары сквозь снег горят,

Светят в открытый рот.

Ссохшийся Ленинград

Корочки хлебной ждёт.

Вспомни-ка простор

Шумных площадей,

Там теперь не то —

Съели сизарей.

Там теперь не смех,

Не столичный сброд —

По стене на снег

Падает народ —

Голод.

И то там, то тут

В саночках везут

Голых.

А перед глазами стояли детишки. Те на санях, которые даже идти сами не могли. И Валя рядом с мальчишкой в нарядном пальто. Сашка пел, закрыв глаза, не глядя на людей, сидящих перед ним. Он не видел, как заиграли желваки на скулах у Мехлиса, как резко почернело и осунулось веселое лицо Гаркави, как налились слезами глаза Руслановой, и она вытирала их кончиком головного платка. А Зина стояла, вцепившись побелевшими пальцами в косяк и смотрела пустыми глазами без слез в никуда, кусая губы.

Не повернуть руля,

Что-то мне муторно…

Близко совсем земля,

Ну что ж ты, полуторка?..

Ты глаза закрой,

Не смотри, браток.

Из кабины кровь,

Да на колесо —

ала…

Их ещё несёт,

А вот сердце — всё.

Встало.[viii]

Затих

последний аккорд, и наступила тишина. Никто не хотел ничего говорить. Все переваривали только что услышанное. Наконец Мехлис севшим от волнения голосом спросил:

— Что скажете, товарищи артисты?

— Это… Это… Сильно! Необычно, непривычно, но сильно! Очень! Только, товарищ Мехлис, разве можно такое бойцам? — ожил Гаркави. Мехлис ожег его злым взглядом, от которого Михаил Наумович поежился.

— Нужно! Чтобы знали, за что они в бой идут! Чтоб цену понимали каждого дня блокады! — и не делая паузы скомандовал Сашке, — Давай вторую!

Скрип, скрип, саночки…

Ледяные кочки…

Ох, да по Фонтаночке

Мать везет сыночка.

Скрип, скрип, саночки…

— Спи, сыночек милый!

Ждет тебя, мой Санечка,

Братская могила.

Как судьба твоя страшна!

Рос бы мне отрадой!

Эх, кабы, милый, не война,