Тяжесть венца

Вилар Симона

В самом деле, перспектива разрыва Тюдора с законной наследницей трона могла пошатнуть его популярность. Ведь в глазах простых англичан он все еще оставался спасителем принцессы из лап чудовища, убившего ее невинных братьев.

В начале декабря в Конингсборо прибыли посланцы Ричарда. Король призывал супругу на Рождество в Лондон. Он выслал значительную сумму, дабы королева не испытывала в дороге неудобств, а также прекрасные конные носилки, украшенные резьбой и позолотой, с геральдическими щитами на дверцах и с подбитыми мехом бархатными занавесками. Он даже прислал королеве в подарок несколько штук различных тканей, а также портного-итальянца, который должен был сшить ее величеству наряд в соответствии с последними веяниями моды. Тирелл, не доверяя милостям короля, тотчас удвоил бдительность,

почти за каждым из прибывших от Ричарда установил слежку и не позволял никому из них оставаться с королевой наедине. Мост, ведущий в замок, всегда был поднят, и никто не мог выйти или войти без ведома коменданта. Даже болтливый портной-итальянец не избежал подозрений, особенно после того, как стал восхищаться роскошью покоев королевы и удивляться тому, что удалось создать такой уют в этом огромном каменном склепе. Тирелл полагал, что если среди прибывших есть тайный убийца, то рано или поздно он обнаружит себя, поскольку лишь у него, как у коменданта, да у придворной дамы Деборы были ключи от всех дверей.

Тем временем итальянец Лукано шил королеве великолепный наряд из золотой узорчатой парчи и бархата цвета меда. Парча предназначалась для верхнего платья, которое на флорентийский манер не имело по бокам швов и наподобие накидки скреплялось на плечах драгоценными топазами. Это платье позволяло при ходьбе видеть сбоку нижнее, плотно облегающее фигуру платье из медового бархата. Впереди, у горла, платье почти не имело выреза и было оторочено шелковистым мехом коричневой норки, а на спине, наоборот, был глубокий, почти до лопаток вырез углом. Все вместе это получалось необыкновенно нарядным и роскошным, Анне нравилось примерять платье, а поскольку в Конингсборо не нашлось большого зеркала, ей пришлось довольствоваться восторженными восклицаниями итальянца Лукано и более сдержанными, но одобрительными высказываниями Деборы.

– Моlto bene! Perfetto! [84] Ваше королевское величество, мадонна Анна, – вы ослепительны! – причмокивал сочными губами синьор Лукано, когда Анна, подхватив опушенный мехом шлейф, кружила по комнате.

Тирелл, обойдя посты на стенах, вернулся в донжон.

– Разве к ужину еще не накрыто? – спросил он у спешившей мимо с улыбкой на устах леди Шенли.

– Ее величество приказала подать в своих покоях и даже пригласила синьора Лукано. Она весьма довольна его работой.

84

Очень хорошо! Превосходно! (ит.)

У Тирелла дрогнули уголки губ.

– Я же просил вас не покидать королеву! Вы отлично понимаете, какая ей грозит опасность!

– Что за тон, сэр Джеймс! Итальянец совершенно безобиден. К тому же оказалось, что он родственник бывшего лекаря отца королевы – синьора Маттео Клеричи, а ему Анна всегда доверяла.

Тирелл отступил на шаг.

– Маттео Клеричи? Лекарь Уорвика, который потом служил у Карла Смелого? Да это же один из лучших в Европе специалистов по ядам!

В следующий миг Тирелл, почти оттолкнув Дебору, бегом бросился в покои королевы.

Анна сидела у разожженного камина, с улыбкой слушая болтовню итальянца и неторопливо попивая вино, когда Тирелл, словно обезумев, ворвался в ее покои и выбил из рук королевы бокал. Все еще тяжело дыша, он оглядел стол: жареный фазан, кроличий паштет, печенье с растопленным сыром, горшочек сливок и кувшин с легким сидром – все было попробовано, ко всему прикасались.

– Как понимать ваше вторжение, сэр? – растерянно и возмущенно произнесла королева, но Тирелл, ничего не ответив, вперил взгляд в родственника лекаря Клеричи. Тот сперва опешил, а потом стал бледнеть прямо на глазах. Даже губы его посерели. Сжавшись, он посмотрел на королеву, затем снова на Тирелла.

– Сhе соs’е, signor? [85] Моя королева, как смеет этот человек врываться сюда без доклада?

В ту же минуту синьор Лукано убедился, что Тирелл смеет и еще кое-что. И когда Черный Человек схватил его за шиворот и поволок куда-то вниз по

лестнице, итальянец вдруг стал вопить и вырываться так, что у Тирелла не осталось никаких сомнений в том, что совесть его нечиста.

– Ты, жалкий ублюдок, – прижав Лукано к выступу в стене, прошипел ему в лицо Джеймс, – отвечай, что ты подсыпал королеве? Что это было и есть ли противоядие?

85

Что такое, синьор? (ит.)

Но портной так божился и клялся в своей невиновности, что Тирелл даже усомнился в его злоумышлении. Ему очень хотелось, чтобы подозрения оказались беспочвенными, но, тем не менее, он велел на всякий случай запереть Лукано в подземелье, а Анну заставил принять все рвотные снадобья, какие только нашлись в замке. Однако и после этого Тирелл не мог успокоиться и остался в спальне королевы вместе с Деборой, наблюдая за Анной. Уже через час она почувствовала себя скверно. Появились головные боли, потом резь в желудке, началась тошнота. Королеву начало лихорадить, лицо ее пылало. Тирелл вновь и вновь понуждал ее пить рвотное, а когда она взмолилась, что уже не в силах, схватил и, грубо зажав ее голову в сгибе локтя, стал, преодолевая сопротивление, вливать ей в рот теплое молоко, потом сурьму с белым вином, потом теплую воду с солью. Однако, невзирая на бурные спазмы, облегчения Анна не испытывала. К утру у нее начался бред. Зрачки сузились, стали меньше булавочной головки, отчего глаза казались незрячими. Анна глядела в пространство, жалобно звала слабеющим голосом: «Филип!»

Дебора, всю ночь мужественно помогавшая Тиреллу, теперь растерялась.

– Пресвятая Дева! Если она видит его, значит, она умирает!

И баронесса расплакалась.

Тирелл едва не зарычал от бешенства. Руки Анны стали холодеть, но он не желал сдаваться, не желал верить в это. Сэр Джеймс велел Деборе развести посильнее огонь, обложил королеву нагретыми кирпичами и медными грелками. В конце концов им удалось добиться, что Анну перестал бить озноб, а удары сердца стали отчетливее. Затем Тирелл вышел из опочивальни, велев Деборе и горничной поддерживать огонь в камине. Он отправил гонцов за лучшими лекарями в Шеффилд и Донкастер, разослал людей во все ближайшие монастыри, велев по всей округе служить молебны за выздоровление королевы Анны.

Трое суток Анна провела в забытьи, и трое суток Тирелл не находил себе места, не отходя от королевы. На четвертые сутки Анна пришла в себя, открыла глаза, ничего не помня из того, что с ней случилось. Лишь когда Джеймс Тирелл склонился над ней, она наморщила лоб, словно припоминая, и слабо улыбнулась:

– Джеймс!

У него на глаза навернулись слезы.

Королева пришла в себя, но все еще была очень слаба, потеряла аппетит, и Дебора кормила ее через силу – бульон, яйца, взбитые с молоком, горячее сладкое вино с пряностями. В камине все время поддерживали сильный огонь, ибо Анну продолжал бить озноб. Она исхудала, словно истаяла, вокруг глаз залегли тени, кожа приобрела желтоватый оттенок. Однако спустя неделю она вдруг впервые почувствовала голод и съела все, что принес ей Джеймс. Только тогда Тирелл вспомнил о томящемся в подземелье итальянце. Оказалось, что тот три дня назад удавился и тело его уже изрядно попорчено крысами. Тирелл на это лишь пожал плечами.

Все складывалось таким образом, что ни о какой поездке в Лондон не могло быть и речи. Роскошное медово-золотистое одеяние королевы лежало в резном ларе. Мучимая слабостью и беспрестанным головокружением, королева большую часть времени проводила в постели.

В середине декабря в Конингсборо прискакал гонец – на этот раз от Стэнли. Он был в одежде пилигрима и открылся лишь Деборе, заявив, что ему необходимо кое-что передать ее величеству. Дебора отправилась посоветоваться с Тиреллом. Джеймс поначалу было воспротивился, но леди Шенли уверила его, что ему-то человек лорда Стэнли вообще ничего не скажет, а уж если сэр Томас погнал гонца в такую даль, то ему, видно, есть о чем сообщить королеве. В конце концов Тирелл уступил, но вскоре пожалел об этом. Ибо едва королева отпустила посыльного, как сейчас же велела собираться в Лондон.