Тыл-фронт
Шрифт:
— Отпустили бы меня с кухни, ну какой я повар? — взмолился Кривоступенко.
— Подумаю. А пока нужно делать то, что поручено, и делать хорошо.
Рощин вносил в личный план все, что предстояло сделать за день. В дверь блиндажа тихо постучали.
— Войдите! — разрешил он, не отрываясь от тетради.
Вошел боец.
— Минутку, — покосившись на вошедшего, попросил лейтенант, старательно дописывая страничку в блокноте.
Вид бойца удивил Рощина: слишком широкая шинель, сильно стянутая в талии ремнем, не по росту ботинки, непомерно высокая ушанка делали его смешным. Рощин недовольно
— Простите… Здравствуйте… Садитесь…
Возможно, в другое время растерянность Рощина заставила бы девушку рассмеяться, но сейчас, недовольно взглянув на лейтенанта, она тихо ответила:
— Я постою.
Рощину стало неловко.
— Вы и в самом деле извините меня, просто растерялся от неожиданности, хотя и знал еще вчера, что в батарее есть красноармейцы-девушки. В госпитале видел сестру, в халате, а вы по всей форме… Вы что хотели?
— Мне надо обратиться к политруку батареи. Кажется, он старший политрук.
— Старший политрук, — подтвердил Рощин. — Он на кухне. Что у вас к нему? Может, я смогу помочь?
Девушка скользнула пристальным взглядом по лицу лейтенанта, словно взвешивая, стоит ли ему говорить, и ответила:
— Нет, мне нужен политрук.
«Где я встречал ее?» — старался вспомнить Рощин. Он внимательно посмотрел на девушку: высокий гладкий лоб, тонкие, круто изогнутые брови над большими глазами, маленькие, по-детски припухшие губы. Она напоминала ему сестренку, добровольно ушедшую на фронт с месяц тому назад. «Томка ниже ростом, и волосы у нее темнее. Вот такая и она сейчас, если жива…»
— Разрешите идти, товарищ лейтенант? — спросила девушка и добавила: — Если нетрудно, попросите политрука, чтобы он сегодня зашел к нам.
— Передам, — пообещал Рощин. — А как ваша фамилия?
— Сергеева.
Лейтенант взглянул на петлицы. На них были старательно вышиты белыми нитками знаки различия младшего сержанта.
7
Валя Сергеева родилась в тот день, когда последний японский военный корабль покинул Владивосток. Рассказы матери о событиях того времени, об отце, которого расстреляли японцы, навсегда врезались в ее память. Маленькая Валя часто потом спрашивала:
— А они опять не приплывут?
— Кто, дочка?
— Японцы.
Мать задумчиво гладила ее по головке и смотрела на фотографию отца. Глаза ее в эти минуты становились такими, что хотелось плакать.
— Нет, доченька, не приплывут.
Когда все, что напоминало в городе о японцах, постепенно сгладилось, Валя стала забывать о своих детских страхах. Потом она слышала от взрослых, что какой-то Кухара отправил экспедицию, и эта экспедиция расстреливает китайцев. Валя очень жалела китайцев. Во Владивостоке их было много, и они всегда улыбались ей при встрече. Когда же пришли известия, что японцы забрались в Маньчжурию, Валя уже хорошо знала: Маньчжурия — это рядом с Владивостоком.
В 1938 году в городе затемняли по вечерам окна, военные корабли постоянно дымили,
22 июня 1941 года город был, как обычно, по воскресеньям, многолюдным и оживленным. Пригородные поезда не успевали вывозить горожан на Седанку, Девятнадцатый километр, Океанскую. Валя с подругами по институту собралась в тот день на пляж. Ожидая поезда, она ловила на себе частые взгляды какого-то лейтенанта. Валя привыкла к тому, что многие засматриваются на нее. Но этот каждый раз, когда их глаза встречались, сам краснел и ее заставлял смущаться.
В вагоне Валя вдруг поймала себя на том, что отыскивает взглядом лейтенанта на каждой остановке. Оказалось, что он тоже сошел на Девятнадцатом километре. Валя увидела его на берегу залива: лейтенант стоял около вышки для прыжков и смотрел на нее, Валю. В конце концов это заметили подруги. Они принялись подшучивать над ней. Валя решила подойти к лейтенанту и сказать: «Не смотрите на меня все время, это неприлично», но не успела: случилось что-то непонятное. Люди стали почему-то торопливо одеваться и бежать к станции. Это по берегу пронеслась страшная весть: началась война с Германией. Валя испуганно посмотрела на лейтенанта. Но он приветливо махнул ей рукой и тоже побежал к поезду.
За два месяца войны Валя, наверное, раз десять приходила к секретарю горкома комсомола с просьбой отправить ее на фронт.
— Вам нужно учиться, — повторял каждый раз секретарь. — Пока указаний нет.
Валя уходила, чтобы через какие-нибудь пять дней появиться снова. И вот она, наконец, надела красноармейскую шинель.
В батарею Валя прибыла с четырьмя девушками, с которыми познакомилась в пути. Было очень трудно. Сперва пришлось лишиться кос, потом — отказаться от привычного белья, потому что от частой стирки оно разлезлось, а на склады казенное женское еще не поступило, потом — от различных, обязательных дома туалетных мелочей.
* * *
Из командирского блиндажа Валя возвращалась в землянку грустная, потому что встреча с Рощиным напомнила ей то памятное, казавшееся таким далеким и радостным, мирное время. «Лейтенант не узнал меня. А почему он должен помнить случайную встречу? Мы же с ним даже не познакомились… Но почему тогда я его узнала? Он все такой же. Хотя нет, другой какой-то», — думала Валя.
— Ну что? — хором спросили девушки, когда она вошла в землянку.
— Политрука не было, на кухню ушел. А лейтенант обещал передать ему нашу просьбу, — невесело ответила Валя.
— Это, наверное, тот, что без штанов по дороге бегал, — засмеялась Клава Огурцова. — Жди — и передадут, и придут и капитаны, и лейтенанты, — со злой усмешкой добавила она. — Они знают, куда ходить. Небось, на кухню побежал…
— Перестаньте, Огурцова! — одернула ее Валя. — Вы забываете, что находитесь в армии.
— Это я хорошо помню, — пробурчала Огурцова.
— Еще раз говорю, перестаньте! — строго приказала Сергеева.