Тысяча душ
Шрифт:
Холодный пот выступил на лбу Калиновича. "Нет, это не так легко кончается, как мне казалось сначала!" - подумал он.
– Что ж? Сделаю ли я предложение, или нет, я думаю, это все равно, проговорил он.
– Равно?.. Как ты странно рассуждаешь!
– Решительно все равно, - повторил Калинович.
– А если это отца успокоит? Он скрывает, но его ужасно мучат наши отношения. Когда ты уезжал к князю, он по целым часам сидел, задумавшись и ни слова не говоря... когда это с ним бывало?.. Наконец, пощади и меня, Жак!.. Теперь весь город
Что мог против этого сказать Калинович? Но, с другой стороны, требование Настеньки заставляло его сделать новый бесчестный поступок.
"Ну, - подумал он про себя, - обманывать, так обманывать, видно, до конца!" - и проговорил:
– Если я действительно внушаю такое странное подозрение Петру Михайлычу и если ты сама этого желаешь, так, дорожа здешним общественным мнением, я готов исполнить эту пустую проформу.
Тон этого ответа оскорбил Настеньку.
– Ты точно не желаешь этого и как будто бы уступку делаешь!
– сказала она, вся уже вспыхнув.
Калинович обрадовался. Немногого в жизни желал он так, как желал в эту минуту, чтоб Настенька вышла по обыкновению из себя и в порыве гнева сказала ему, что после этого она не хочет быть ни невестой его, ни женой; но та оскорбилась только на минуту, потому что просила сделать ей предложение очень просто и естественно, вовсе не подозревая, чтоб это могло быть тяжело или неприятно для любившего ее человека.
– Ты сегодня же должен поговорить с отцом, а то он будет беспокоиться о твоем отъезде... Дядя тоже наговорил ему, - присовокупила она простодушно.
– Хорошо, - отвечал односложно Калинович, думая про себя: "Эта несносная девчонка употребляет, кажется, все средства, чтоб сделать мой отъезд в Петербург как можно труднее, и неужели она не понимает, что мне нельзя на ней жениться? А если понимает и хочет взять это силой, так неужели не знает, что это совершенно невозможно при моем характере?"
Кашель и голос Петра Михайлыча в кабинете прервал его размышления.
– Папаша проснулся; поди к нему и скажи, - сказала Настенька. Калинович ничего уж не возразил, а встал и пошел. Ему, наконец, сделалось смешно его положение, и он решился покориться всему безусловно. Петр Михайлыч действительно встал и сидел в своем кресле в глубокой задумчивости.
Калинович сел напротив. Старик долго смотрел на него, не спуская глаз и как бы желая наглядеться на него.
– Итак, Яков Васильич, вы едете от нас далеко и надолго!
– проговорил он с грустною улыбкою. Кроме Настеньки, ему и самому было тяжело расстаться с Калиновичем - так он привык к нему.
– Да, - отвечал тот и потом, подумав, прибавил: - прежде отъезда моего я желал бы поговорить с вами о довольно серьезном деле.
– Что такое?
– спросил торопливо Петр Михайлыч.
– С самого приезда я был принят в вашем семействе, как родной, - начал Калинович.
Петр Михайлыч кивнул головой; в лице его задвигались
– Вашим гостеприимством я пользовался, конечно, не без цели, продолжал Калинович.
– Да, да, - проговорил старик.
– Мне нравится Настасья Петровна...
– Да, да, - проговорил Петр Михайлыч.
– Теперь я еду и прошу ее руки, и желаю, чтоб она осталась моей невестой, - заключил, с заметным усилием над собой, Калинович.
– Да, да, конечно, - пробормотал старик и зарыдал.
– Милый ты мой, Яков Васильич! Неужели я этого не замечал?.. Благослови вас бог: Настенька тебя любит; ты ее любишь - благослови вас бог!..
– воскликнул он, простирая к Калиновичу руки.
Тот обнял его.
– Эй, кто там?.. Палагея Евграфовна!..
– кричал Петр Михайлыч.
Палагея Евграфовна вошла.
– Поди позови Настю... Яков Васильич делает ей предложение.
При этом известии экономка вспыхнула от удовольствия и пошла было; но Настенька уже входила.
– Настасья Петровна, - начал Петр Михайлыч, обтирая слезы и принимая несколько официальный тон, - Яков Васильич делает тебе честь и просит руки твоей; согласны вы или нет?
– Я согласна, папа, - отвечала Настенька.
– Ну, и благослови вас бог, а я подавно согласен!
– продолжал Петр Михайлыч.
– Капитана только теперь надобно: он очень будет этим обрадован. Эй, Палагея Евграфовна, Палагея Евграфовна!
– Да что вы кричите? Я здесь...
– отозвалась та.
– Как на вас, баб, не кричать... бабы вы!..
– шутил старик, дрожавший от удовольствия.
– Поди, мать-голубка, пошли кого-нибудь попроворней за капитаном, чтоб он сейчас же здесь был!.. Ну, живо.
– Кого послать-то? Я сама сбегаю, - отвечала Палагея Евграфовна и ушла, но не застала капитана дома, и где он был - на квартире не знали.
– Как же это?.. Досадно!..
– говорил Петр Михайлыч.
Калинович тоже желал найти капитана, но Настенька отговорила.
– Где ж его искать? Придет еще сегодня, - сказала она.
Но капитан не пришел. Остаток вечера прошел в том, что жених и невеста были невеселы; но зато Петр Михайлыч плавал в блаженстве: оставив молодых людей вдвоем, он с важностью начал расхаживать по зале и сначала как будто бы что-то рассчитывал, потом вдруг проговорил известный риторический пример: "Се тот, кто как и он, ввысь быстро, как птиц царь, порх вверх на Геликон!" Эка чепуха, заключил он.
Чувства радости произвели в добродушной голове старика бессмыслицу, не лучше той, которую он, бог знает почему и для чего, припомнил.
Возвратясь домой, Калинович, в первой же своей комнате, увидел капитана. Он почти предчувствовал это и потому, совладев с собой, довольно спокойно произнес:
– А, Флегонт Михайлыч! Здравствуйте! Очень рад вас видеть.
Капитан молчал.
– Садитесь, пожалуйста, - присовокупил Калинович, показывая на стул.
Капитан сел и продолжал молчать. Калинович поместился невдалеке от него.