Тысяча и одна ночь отделения скорой помощи
Шрифт:
Когда я вернулся с его снимками, они сидели обнявшись, и он считал пальцы на ее руке: “Один, два, три, четыре…”
Мне всегда казалось, что их пять. Но я позволил ему досчитать, а сам подумал: “До чего же глупый вид у влюбленных в четырнадцать лет”.
Я покашлял, чтобы они обратили на меня внимание, они подняли голову.
– Жюли, хорошая новость! Перелома у твоего возлюбленного нет! Ему просто наложат шину и отпустят.
Жюли удивилась:
– Моего возлюбленного?
– Ну да, у Жюля. Запястье
– Вы подумали, что мы с Жюлем были вместе?
(Конечно нет, птичка! Вы просто вдвоем учили анатомию! Кстати, именно так в конце концов и получаются дети.)
Она добавила:
– Мы вместе не потому, что целуемся!
Жюль подхватил, глядя на меня самоуверенно и с явным оттенком превосходства, словно я вообще ничего не понимаю в жизни:
– Жюли, между прочим, – мой лучший друг!
Я подумал: “До чего же глупый вид у двадцатисемилетних дядек, которым не понять молодых”.
И почувствовал себя старым. И смешным.
Говорил я долго. Жар-птица уснула. Мне пора было возвращаться в общежитие. Я бесшумно поднялся. Прежде чем выйти за дверь, я обернулся и посмотрел на нее. Долго смотрел.
Я мог бы смотреть на нее часами, но ничего бы не изменилось.
Она бы не постарела.
День четвертый
Cause
Почти 8 часов,
около больницы
Снаружи холодно, внутри душно. В больнице всегда шум. Всегда суета. Персонал бегает, нервные нервничают, лабораторные центрифуги урчат, компьютеры мигают, принтеры плюются бумагой. Здесь даже смерть – движение: тело переносят, приводят в порядок, переодевают, между ягодиц вкладывают затычку, чтобы предотвратить последствия расслабления мышц. Покойный превращается в куклу в руках живых – рабов напряженного рабочего графика и строго регламентированных обязанностей.
Хорошо бы встать посреди коридора, поднять руку и всех остановить. Отключить принтеры / компьютеры / центрифуги. Прижать гигантский палец к зданию и прервать эти лихорадочные колебания. Чтобы наступила тишина. Бесполезно: от белых халатов исходит белый шум.
Пора. Я вхожу.
8 часов утра,
в отделении скорой помощи
У входа в отделение меня ждала Андреа шестидесяти шести лет.
– Что-то случилось? – спросила она.
У меня на лице отпечатались следы бурной ночи. И все равно она меня поцеловала. Однажды она сказала, что я красивый. Я ей поверил, ведь она была почти втрое старше меня и прочитала столько книг, что знала, о чем говорит.
– Нет, все хорошо.
Врал я часто и неумело. Не помешало
Мне будет не хватать наших с Андреа бесед наедине… Мы с ней боевые товарищи. Эта зима для нас обоих выдалась очень трудной. Мы оба вели войну. Я знал, что она воюет, она не знала, что я тоже сражаюсь.
Андреа тонкая, образованная, остроумная. У ее брата обнаружили тяжелую болезнь.
В начале нашего знакомства у нее вызывало беспокойство:
• что я интерн (а значит, еще не настоящий врач);
• что я слишком молод (а значит, не внушаю доверия);
• что она слишком любит своего брата (а значит, хочет, чтобы у него было все самое лучшее, что можно найти на рынке труда).
Словом, уравнение, не имеющее решения… На ее месте я бы тоже боялся.
Именно ради нее, чтобы выглядеть старше, я отпустил бородку, стал носить рубашки в клетку и очки в массивной оправе.
Отважная Андреа… Она похоронила своих родных, проводила на кладбище отца и сестру.
И теперь, по-прежнему сильная, была рядом с пятидесятитрехлетним младшим братом.
День за днем, проблема за проблемой, ухудшение за ухудшением. Мы общались и старались делать все “как можно лучше”, чтобы ее брат чувствовал себя “комфортно”, несмотря на резкую потерю веса и постоянные приступы боли.
Однажды утром мы с удивлением обнаружили, что беседуем о чем-то другом. О литературе, поэзии, путешествиях. О брате, конечно, тоже, но и еще о чем-то другом… Мы привязываемся к больным, иногда и к их родственникам. Пожалуй, надо научиться равнодушию. Наверное.
Миновали три долгих зимних месяца, она стала мне доверять, а я решил не сбривать бороду и по-прежнему носил стариковские очки и рубашки. Андреа этот реквизит убедил, а для меня это было важно.
В конце концов ее брат ускакал на разноцветном пони в небеса. Для него наступил мир и покой.
Андреа чмокнула меня в щеку, но обратилась на “вы”. Она человек утонченный, но вовсе не сноб.
– Держите, это вам. Я долго собиралась с духом, чтобы прийти сюда. Хотела отдать вам лично и теперь уже окончательно попрощаться.
Я взял письмо и поправил ее:
– Просто попрощаться, сказать “до свидания”. Люди окончательно прощаются тогда, когда уверены, что больше не увидятся. Имена и слова – это очень важно. А мы с вами еще увидимся.
– Я не знала, как мне поблагодарить вас за все, поэтому написала. До свиданья, молодой человек. И ничего не меняйте.
Иногда мы влюбляемся. Внезапно, с первого взгляда. Иногда оказываемся опутаны дружескими узами. Незаметно для себя, по доброте. Андреа ушла. Мы с ней сражались плечо к плечу в одном окопе все долгие зимние месяцы.