Тысяча и одна ночь отделения скорой помощи
Шрифт:
– Есть итальянская песня… Мне бы хотелось ее послушать в последний раз.
Она напела один известный мотив. На превосходном итальянском.
– Эта песня. Знаешь, она… Она…
Я хотел сказать “дурацкая”, но смолчал.
– Она для меня очень важна. Мы слушали ее в машине, когда Тома был еще маленьким и мы ехали отдыхать.
Пока я загружал песню на телефон, Жар-птица вспоминала отпуск на берегу океана:
– Тома надувал свои нарукавники для плавания. Я его раздевала, мазала кремом от солнца, он так чудесно
Мой мальчик рыл в песке ямки и кричал, что нашел черное золото. Я его хвалила. Он спрашивал: “Что будет, если вырыть очень-очень глубокую яму?” Я не знала, что ответить.
Я взял телефон, выделил итальянскую песенку.
– Точно ее хотите?
– Точно! Только эта мелодия может разрушить стены моей тюрьмы.
Я нажал на кнопку. Sara perche ti amo – разнеслось по палате, отражаясь от ее золотистых стен. Жар-птица смотрела вдаль, пытаясь разглядеть вулкан: она могла бы остановить извержение одним взглядом. Потом процедила сквозь зубы:
– Мне постоянно снится этот исландский вулкан. Его огонь и дым. Эта гигантская башня, которая плюется пеплом. Я ненавижу эту гору. Ненавижу, потому что она лишает меня моего мальчика.
– В каком аэропорту он застрял?
– Не знаю, он то в одном, то в другом, старается обойти дым, прилететь поскорее. Мне так хотелось бы, чтобы он был здесь. Прости, я уже не соображаю, что говорю.
– Это от морфина.
– Я от него отказалась.
– Значит, от голода.
Она рассмеялась:
– Наверное. Это голод заставляет меня нести невесть что. Голод и эта музыка.
Я удрал потихоньку, оставив ей телефон. Есть очень личная музыка, которую лучше слушать в одиночестве.
За дверью я наткнулся на Бланш.
– Не могу больше с умирающими.
Грех было не воспользоваться такой удачей.
– Может, ты подежуришь вместо меня? Подменишь меня внизу, а я вместо тебя поработаю на шестом этаже.
Я указал пальцем на дверь седьмой палаты:
– Ты мне окажешь услугу, я побуду с ней.
Иногда наши расписания прекрасно согласуются:
Бланш устает от умирающих, меня допекают живые. И я меняю суету внизу на печальное угасание наверху.
Бланш согласилась. Вторую половину дня я проведу здесь. Поскольку я здесь бываю часто, то знаю всех пациентов Бланш. В седьмой палате и в тех, что рядом, собрались друзья по несчастью. Соседки Жар-птицы шли той же дорогой и по тем же причинам…
Мадам Оранж, пятьдесят восемь лет. Ее болезнь привела к тому, что она высохла, словно апельсин, оставленный на солнце. Она ни о чем не просила и ничего не ждала. Она только любила смотреть по утрам сериал “Дни нашей жизни”…
Вот уже два дня телевизор не работал.
Фабьенн сообщила:
– Я
Техник заявил мне по телефону:
– Ничего не знаю. Нет денег – нет телевизора.
– Что за дела? Родственники заплатят позже.
– Значит, и телевизор будет позже.
– К тому времени она умрет. Сколько?
– Восемь евро.
Я спустился, раздираемый желанием кого-нибудь убить, и швырнул мужику десятку.
– Два евро сдачи можете оставить себе. Яйца на них себе купите или, может, сердце.
И еще добавил грубое слово (бабушка, прости), уж не помню какое, помолился божеству огнестрельного оружия и хлопнул дверью.
В больнице телевидением ведают частные субподрядчики. Однажды им отдадут на откуп человечность, тайну, все святое. А между тем умирающая женщина – это и есть человечное, тайное, святое. Даже – и прежде всего – когда она смотрит “Дни нашей жизни”. Ей так мало осталось.
Восемь евро…
Разговоры о деньгах у нас в больнице – табу. Медицинское обслуживание осуществляется бесплатно. А медицинские услуги? Это вопрос, всегда и везде.
По больничным коридорам словно катится здоровенный золотой самородок. И все стараются его заполучить. Постоянно. Директор, администрация, заведующие отделениями. Охота за сокровищами, да и только. В больнице не принято говорить о деньгах. Молчание – золото, и это золото – заядлый игрок.
15 часов,
наверху
Я уже много успел сделать наверху. В моей тележке лежали восемь папок – по одной на каждого пациента отделения. Пациентов восемь, а коек десять. Неполная комплектация по причине смерти.
Палата 3
Месье и мадам Хвергельмир. Ни разу не смог произнести эту фамилию без запинки, а потому окрестил их Одином и Фрейей.
Я старался отыскать забавные анекдоты для Жар-птицы. Сделал все, что мог. Нашлось немного, потому что коллеги чаще помнят печальные истории. У нашей памяти странный способ делать уборку: трагедии складываются на хранение, шутки идут на выброс.
Сказка палаты номер три совсем не веселая. Ее кровать у двери, она страдает от недуга, пожирающего ее солнечное сплетение. Воспаление в зоне между грудной клеткой и брюшной полостью вызывает сильные боли: там полно нервов – клубок змей, изрыгающих яд.
Его кровать у окна, у него гемангиосаркома лица, прогрессирующая с бешеной скоростью. Он потерял левый глаз. По сравнению с ним человек-слон Джозеф Меррик – Давид работы Микеланджело.
Они лежали в палате номер три. Необычное нарушение больничных правил, запрещающих размещать в одной палате пациентов разного пола. Но они были женаты.