Тысяча осеней Якоба де Зута
Шрифт:
Холод и темнота — из тех времен, когда еще не было ни людей, ни огня.
Тоннель — высотой в человеческий рост и шириной с вытянутые в обе стороны руки.
Орито возвращается в последнюю комнату за свечой: гореть ей осталось не больше часа.
Она входит в тоннель, осторожно ступая шаг за шагом.
«Голый Пик над тобой, — надсмехается Страх, — и он раздавит тебя, раздавит…»
Ее башмаки — клик — клак по камню; ее дыхание — свистящая дрожь, а все остальное беззвучно.
Угрюмый блеск свечи лучше, чем темнота, но не намного.
Она замирает на мгновение: пламя не дрожит. Нет сквозняка.
Потолок остается на высоте человеческого роста, и ширина та же: вытянутые в обе стороны руки.
Орито идет. После тридцати
Орито представляет себе, как выходит к звездному небу сквозь тайную щель…
…и тревожится, что ее побег может стоить жизни Яиои.
«Преступление — дело рук Эномото, — обличает ее совесть, — и настоятельницы Изу, и Богини».
«Истина не так проста», — отвечает совести здравый смысл.
«Воздух становится теплее, — спрашивает себя Орито, — или я заболеваю?»
Тоннель расширяется, переходя в сводчатый зал с коленопреклоненной статуей Богини в три или четыре раза больше человеческого роста. К глубокому огорчению Орито, тоннель здесь заканчивается. Богиня высечена из черного камня с поблескивающими яркими вкраплениями, словно скульптор высек ее из цельного куска ночного неба. Орито недоумевает, как скульптуру принесли сюда: легче представить себе, что этот камень находился здесь с момента создания Земли, а тоннель просто провели к нему. Прямая спина Богини покрыта красной накидкой, а гигантские сложенные ладони образуют впадину размером с колыбель. Ее алчные глаза устремлены в небо. Ее хищный рот широко открыт. «Если храм Ширануи — это вопрос, — проносится в голосе Орито мысль, — тогда это место и есть ответ». Иероглифы, выбитые на выровненной стене на высоте плеч еще более нечитаемые: их сто восемь, уверена она, по одному на каждый буддийский грех. Что-то притягивает пальцы Орито к бедру Богини, и, прикоснувшись, от изумления она едва не роняет свечу: камень теплый на ощупь, словно живой. Живущий в ней ученый ищет ответ. «Каналы, проложенные от горячих источников, — решает она, — в скалах поблизости». Что-то блестит от света свечи на месте языка у Богини. Борясь с иррациональным страхом перед каменными зубами, откусывающими ей руку, она залезает в рот и находит маленькую и широкую бутыль, занимающую чуть ли не всю выемку. Выдута бутыль из мутного стекла или полна мутной жидкости. Орито вытаскивает пробку и нюхает: нет запаха. Как дочь доктора и пациентка Сузаку, она знает, что лучше не пробовать. «Почему бутыль хранится в таком месте?» Орито возвращает ее на прежнее место, в рот Богини, и спрашивает: «Кто ты? Что тут происходит? И чем заканчивается?»
Каменные ноздри Богини не могут раздуваться. Ее зловещие глаза не могут расширяться…
Свеча гаснет. Темнота проглатывает пещеру.
Вновь в первой Алтарной комнате Орито готовится пройти сквозь жилую комнату учителя Генму, когда замечает шелковые шнуры на черных халатах и ругает себя за тупость. Десять шнуров, связанных вместе, становятся легкой прочной веревкой, длины которой вполне достаточно, чтобы спуститься по наружной стене. Орито привязывает еще пять, чтобы хватило наверняка. Свернув веревку в бухту, она отодвигает дверь и прокрадывается вдоль стены комнаты учителя Генму к боковой двери. Коридор ведет к двери наружу и в сад учителя, где бамбуковая лестница прислонена к стене. Орито забирается наверх, привязывает конец веревки к крепкой, неприметной балке и сбрасывает другой конец веревки вниз. Не оглядываясь, делает глубокий вдох, последний в заключении, и спускается в пересохший ров.
«Опасность еще не миновала». Орито карабкается по переплетению сучьев.
Она продвигается вправо вдоль стены, запрещая себе думать об Яиои.
«Но двойняшки, — думает она, — две недели после срока, таз уже, чем у Кавасеми…»
Огибая западный угол, Орито срезает путь сквозь рощу елей.
«Одни из десяти, одни из двенадцати родов в Доме заканчиваются смертью женщины».
Продвигаясь по каменному льду под колющим ветром, она находит лощину.
«С твоими знаниями и умением — это не похвальба — умирать будет лишь одна на тридцать родов».
Рукава ветра цепляются за шипастые, промерзшие насквозь
— Если вернешься, — предупреждает себя Орито, — ты знаешь, что сделают мужчины.
Она находит тропу, уходящую вниз через тории [73] . Ярко — красный цвет ворот кажется черным под ночным небом.
«Никто не заставит меня остаться в рабстве, даже Яиои…»
Затем Орито обдумывает оружие, найденное ею в скриптории.
«Подвергнуть сомнению одно новогоднее письмо, — этим она может пригрозить Генму, — все равно, что подвергнуть сомнению все письма».
73
Тории/tori (букв, «птичий насест») — ритуальные врата, устанавливаемые перед святилищами японской религии синто. Традиционно они представляют собой выкрашенные в красный цвет ворота без створок, из двух столбов, соединенных поверху двумя перекладинами.
Согласились бы сестры на условия жизни в храме, не будь они так уверены, что их Дары живы — здоровы в мире внизу?
«Болезненная мстительность, — добавила бы она, — не способствует здоровой беременности».
Тропа круто поворачивает. На небе появляется созвездие Ориона.
«Нет, — Орито борется с донимающими ее мыслями. — Я не вернусь».
Она полностью сосредотачивается на крутой, покрытой льдом тропе. Любая травма порушит ее надежды к утру добраться до дома Отане. Через восьмую часть часа Орито выходит к повороту над висячим мостом Тодороки, и у нее перехватывает дыхание. Ущелье Мекура разрезает горный склон, широкий, как небо…
…в храме звонит колокол. Не мерно, отбивая время, а пронзительно и настойчиво, из Дома сестер, как происходит всегда, если у одной из женщин начинаются роды. Орито кажется, что Яиои зовет ее. Ей видятся лихорадочное неверие в ее исчезновение, поиски по территории храма, найденная веревка. Ей видится, как будят учителя Генму: «Самая новая сестра исчезла…»
Ей видятся переплетенные тела двойняшек, мешающие друг другу в чреве Яиои, блокирующие шейку матки.
Аколитов могут отправить на тропу, стражников у Ворот — на — полпути предупредят о ее побеге, и на пропускных постах феода в Исахая и Кашиме завтра станет об этом известно, но горы Киоги — бесконечность леса, в которой легко растворятся все беглецы. «Ты вернешься, — думает Орито, — если сама примешь такое решение».
Ей видится учитель Сузаку, совершенно беспомощный, а крики Яиои раздирают воздух.
«Звон — это обман, — рассуждает она, — призванный убедить тебя вернуться».
Внизу, далеко внизу, море Ариаке сверкает лунным светом.
«Сегодняшний обман может стать правдой завтра или очень скоро…»
— Свобода Аибагавы Орито, — произносит она вслух, — гораздо более важна, чем жизнь Яиои и ее двойняшек.
Она оценивает истинность высказанного утверждения.
Глава 22. КОМНАТА ШУЗАИ В ЕГО ДОДЗЁ В НАГАСАКИ
Вторая половина тринадцатого дня первого месяца
— Я отправился в путь пораньше, — докладывает Шузаи. — Поставил статуе Дзидо — самы на рынке свечу за три сена, чтобы уберечься от неудачи, и вскоре порадовался тому, что сделал это. Неприятность поджидала меня у моста Омагори. Капитан гвардии сегуна, верхом на лошади, загородил мне путь: он увидел ножны, торчащие из-под моей соломенной накидки, и захотел проверить, есть ли у меня право на ношение оружия. «Удача никогда не улыбается тому, кто одевается в чужие одежды», — и поэтому я сказал ему свое настоящее имя. И правильно сделал. Он спешился, снял шлем и назвал меня «сенсеем»: я учил одного из его сыновей, когда впервые приехал в Нагасаки. Мы немного поговорили, и я сказал ему, что направлялся в Сагу на церемонию, посвященную похоронам моего учителя, умершего семь лет тому назад. «Присутствие слуг в таком паломничестве нежелательно», — заявил я. Капитан смутился из-за того, что я таким способом пытаюсь скрыть свою бедность, поэтому он со мной согласился, пожелал удачи и отъехал.